Дмитрий Емец - Мост в чужую мечту

Начинало смеркаться. Заходящее за горизонт солнце напоминало апельсин. Еще бы ромбовидную наклейку «Марокко» – и пакуй его в ящик. С юга, со стороны стоянки трейлеров, где экскурсанты из проходящих туристических автобусов обычно выпускались на десять минут «в лесок», а остроумные средние шныры типа Вовчика напускали на них приставучего ослика Фантома, доносились сухие хлопки петард. У кого-то уже новогоднее настроение.

Яра запоздало и бесслезно заплакала, не понимая, как кому-то может быть хорошо, когда ей так плохо. Она повернулась и зашагала, сама не зная куда. Болела нога, оцарапанная при выстреле из шнеппера. Она шла, и шла, и шла, за стремя волоча за собой тяжелое седло. Седло нагребало снег, цеплялось за деревья. Без седла было бы куда проще, но Яра ни за что не согласилась бы с ним расстаться.

Она не винила ни себя, ни змейку, ни берсерка, ни сомкнувшееся перед ней болото . В сознании не осталось ни единой мысли. Оно защищалось пустотой. Птица не знает, зачем ей надо на юг. И не знает, что гонит ее весной с теплого юга на север, где лежит еще снег. Рождение птенцов? Едва ли она планирует это заранее. Да и родительское гнездо разорено зимним ветром. Несколько влажных палок – стоит ли лететь из-за них в такую даль. Но ведь летит же… Вот и Яра уподобилась птице. Ее вело стремление, лишенное мысли. Дойти до ШНыра. Донести седло. Но главное – дойти. Ей нужно в ШНыр. Там ее гнездо.

Гоша возвращался из Копытова. На ходу он жевал горбушку карельского хлеба, который продавался только в одном магазинчике, прозванном шнырами «за синей дверью». Существовали еще магазинчики «за красной дверью», «где всегда орут» и «У Вовы». Но они торговали местными белыми «кирпичами» и нарезанным черным. За спиной у Гоши подпрыгивал рюкзак с поваренной солью, дрожжами, майонезом и прочей мелочовкой, за которой и послала его Суповна. Склад складом, но всего не запасешь.

Гоша насвистывал, радуясь, что не попался на глаза местным «копытным», обещавшим подправить ему нос за то, что Гоша в прошлом месяце не согласился «быть мужиком» и не поделился с подвыпившей братией деньгами. Они бы сделали это сразу, но в Копытово очень вовремя заглянула за сигаретами девица Штопочка. Внешность и выражение лица у Штопочки были такие, что ее невозможно не заметить, особенно людям определенного круга интересов. Среди «копытных» ходили неясные, но выгодные для шныров слухи, что Штопочка кого-то когда-то замочила, но сидела недолго, потому что спрятала труп и ничего не смогли доказать.

Гоша переходил низкое место между двух возвышенностей, которое летом всегда заболачивалось и кишело комарами, когда что-то заставило его обернуться. С ближайшего холма, часто падая и с трудом поднимаясь, спускался человек. Гоша услышал крик и увидел, что человек машет ему рукой.

Гоша недоверчиво всмотрелся и не сразу, но узнал Яру. Вымокшую по пояс, без шапки, с кровавой запятой на оцарапанной веткой щеке. За собой Яра волокла седло. Не дойдя до Гоши десятка метров, она выпустила стремя, повернулась и легла на снег, обнимая седло.

Гоша подбежал к ней, смешно выдергивая из сугробов ноги.

– Пусть ищут в лесу. По моим следам, – отчетливо произнесла Яра и закрыла глаза.

Яра очнулась в медпункте ШНыра, за ширмой, которую неугомонный Витяра украсил кошмарными зубастыми рожицами с ножками. Рожицы эти собирательно назывались «микробусы» и возникли однажды ночью, когда гриппующему Витяре попались на глаза ватные палочки и зеленка.

В розетке дружелюбно горел ночник, разгоняя ночь на маленьком участке вокруг себя. Яра лежала неподвижно и разглядывала окрашенную стену. Засохшие капли краски напоминали корабль.

«Парусник… – думала Яра. – Но куда он плывет? Или он уже повсюду приплыл?»

Со стула свисала цветастая шаль Суповны. Значит, Суповна побывала здесь и ушла. Яра слабо улыбнулась. Когда в позапрошлом году Гоша обварился кипятком и тут же, не отходя от кассы, подхватил тяжелое воспаление легких, каждый шныр рвался посидеть у его кровати. Суповна же только пофыркивала и, бормоча: «Авось не околеет!» – готовила макароны по-флотски. Болезнь затягивалась. Гоше становилось то хуже, то лучше. Обезболивающие не помогали. Ночью он кричал дурным голосом. Днем все время требовал, чтобы с ним кто-нибудь сидел.

Спустя неделю самые верные и заботливые друзья уже не рвались к больному и охотно уступали друг другу очередь дежурства. Спустя еще пять дней дежурство стало повинностью. На Гошу косились с раздражением, точно намекали: «Ты давай или выздоравливай, или того…»

Наконец наступил день, когда первый из друзей сдулся и жалобным голосом признался, что больше не может. Вскоре слили керосин и прочие жалельщики. И тогда наступил черед «злыдни» Суповны. Спокойно, без трагических гримас и закатывания глазок, даже без заметного изменения в качестве обедов она отдежурила у кровати Гоши две недели подряд, пока у него не случился кризис и он быстро не пошел на поправку.

– А ну марш чистить картошку! Не маячь тут! – рявкнула на него Суповна, когда бледный и ожогово-пятнистый Гоша впервые появился на кухне, собираясь благодарить старушку за спасение.

А Кавалерия потом, обнимая багровую и плюющуюся Суповну, сказала:

– Главное сокровище ШНыра – не закладка Зеленого Лабиринта, а вот она – Суповна! А потом удивляются, откуда в ШНыре Наста, Штопочка, Суповна и почему из него вылетел прекраснейший и нежнейший Дионисий Белдо.

За ширмой качнулась широкая бессонная тень.

– Ул! – тихо окликнула Яра, безошибочно догадавшись.

Ул бесшумно появился и присел на край матраса. Яра, продолжавшая смотреть в стену, ощутила это по сотрясению кровати.

– Почему ты не связалась со мной, когда все произошло? У тебя же был заряженный кентавр ! – спросил он глухо.

– Не знаю. Не связалась вот, – после паузы ответила Яра.

– Ты отморозила ноги! Суповна весь вечер тебе их оттирала.

Яре все было безразлично. Парусник на стене казался ей более реальным, чем Ул или собственные ноги. Он плыл куда-то, а ноги лежали неподвижно, накрытые щипучим одеялом.

– Нашли Эриха? – спросила она, толчком свешивая с кровати ноги. Слабость отбросила ее на подушку. Ул поддержал ее.