Евгений Лукин - Раздолбаи космоса, или Гений кувалды

Никита задохнулся и чуть отпрянул, заставив Лику удивленно округлить глаза. Сейчас он почти ненавидел ее – красивую, холеную, благополучную.

– И чем же я заслужил, позвольте узнать, – сам содрогнувшись при звуках собственного пронзительно-скрипучего голоса, начал он, – чтобы со мной обращались, как… как с этими… Как вы их называете? Побирушками!

– А не надо ставить себя с ними на один уровень, – отрезала она и, обогнув Кляпова, надзорку и глыбу, пошла, не оглядываясь, прочь.

"Видела! – наотмашь полоснула догадка. – Видела, как я тут воевал из-за ломика с этим… лупоглазым…

– Значит, побирушка… – медленно проговорил Никита, глядя вслед Лике. – Ладно…

Он ссутулился и снова повернулся к молочно-белому валуну. Долго стоял, бессмысленно глядя на авоську и ломик.

– Да не буду я ничего менять… – безразлично сказал он горстке алых, как выяснилось, тюбиков.

Взял ломик и направился к стене опоры. Размахнулся как можно выше и нанес сильный колющий удар. Золотистая, словно набранная из латунных стерженьков стена оказалась куда менее прочной, чем те же глыбы. Ломик вошел в нее чуть ли не до половины.

«Вот и отлично… – с отвращением подумал Кляпов. – И забивать ничем не надо будет… А петлю можно из кабеля…»

– Свет посильнее сделай, – попросила Лика. – А то не видно ничего…

Маша Однорукая взяла железяку, отдаленно похожую на мощную кочергу без ручки, и выборочно перебила несколько световодов. В результате ритмичное биение стеклистых труб пошло на убыль, а две из них (не толще женского мизинца) вспыхнули, как раскаленные добела стальные прутья. Опору наполнил тихий шепелявый свист.

– На примерку – становись! – Маша была слегка под мухой – иными словами, в самом что ни на есть рабочем состоянии.

Пористые стены соломенных оттенков были сплошь увешаны кольцами, косицами и пучками Бог знает где вырванных с корнем кабелей и световодов. Иные из них отдавали фиолетовым, иные – вишневым, но в основном преобладали неопределенные серовато-мутные тона. На полу воздвиглась торчком полутораметровая глыба фаллических очертаний. Слегка уплощенная голова ее имела определенное сходство с женским торсом и была облачена в незавершенную разлохмаченную понизу плетенку.

– Пока только правый, – объявила Маша, извлекая из корзинки, висящей на растяжках меж двух светоносных стволов, что-то вроде гетры с подошвой. – Ну-ка, прикинь!

Однако Лика, взяв загадочный предмет туалета, примерять его не торопилась. Сначала она поднесла изделие к одному из раскаленных добела световодов, осмотрела, ощупала до последнего проводка, потом недоверчиво взглянула на Машу.

– А? – ликовала та. – Что б вы тут без меня все делали? Нет, ты глянь! Ты на подошву глянь!

– Она же плетеная была… – в недоумении выговорила Лика.

– Ну! – вскричала Маша. – То-то и оно, что плетеная! А теперь?

Теперь подошва была литая, цельная, вся в мелких бугорках. Околдованная зрелищем, Лика приблизилась к толстому смоляному кабелю и, присев на отвердевший вокруг лоснящегося ствола воздух, осторожно продела ладную ножку в плотное кольчужное голенище. Натянула почти до колена. Обувь была, мягко выражаясь, оригинальна, и все же это была именно обувь. Пальцы ноги – открыты, ступня – охвачена тугим плетением. Ближе к подошве проводки, словно расплавленные, каким-то образом сливались в плотную чернозернистую ткань.

Лика встала, топнула, призадумалась.

– А не растянется? – усомнилась она.

– Попробуй! – широко улыбаясь, предложила Маша. – Знаешь, как это делается? Во! – И мастерица торжествующе ткнула пальцем в глубоко взрезанный участок кольцевой трубы, где так и кишели слизняки, наращивающие на страшную рану новую кожицу. – Перво-наперво – что? Обдираешь до самого до железа. Ну и тут же наползают эти… сопливые… и давай трубу по новой обмазывать. Тогда берешь подошву вязаную – и туда! С одной стороны проклеят – переверни. И так раза четыре… Потом накладываешь проводки – и опять туда, к ним… А сплетешь – опять то же самое. Они тогда еще и вязку прихватят. А там, где проклеено, уже не тянется проверяла… И пол такую подошву не проедает! А? – Мастерица подбоченилась. – Так бы сама себя в лоб и чмокнула – жаль, губы коротки! Кто еще, кроме Маши, додумается? Ну, Ромка твой… Штаны вон, вижу, сделал… Ничего штаны… Так ведь Ромка-то – лентяй! Все мужики лентяи… Ладно. Снимай давай, если по ноге.

– А левый скоро готов будет? Маша прикинула.

– Дня через четыре… Я пока еще с подошвой вожусь.

– Вот если бы еще каблук… – мечтательно вздохнула Лика, берясь за голенище.

– Каблук! – хохотнула Маша. – Ишь ты чего захотела… Каблук ей! – Хмыкнула, задумалась. – А что ж ты думаешь? Вот выпью – и с каблуком что-нибудь соображу! Будешь тогда на каблуках ходить…

– Никиту сейчас видела, – обронила Лика, бережно освобождая ступню. – Смешной какой-то… Как ни встретишь – все ломает, ломает… Копит, что ли?

– Леша говорит, он Кресту сильно задолжал, – объяснила Маша. – Вот, расплачивается…

– Кресту? Не представляю…

– Задолжал-задолжал. А Крест возьми и счетчик включи.

– Господи! – с притворным ужасом сказала Лика, возвращая Маше Однорукой ее изделие. – Да послал бы он этого Креста куда подальше!

– Ну вот такой совестливый, значит.

– А по-моему, просто дурак!

– Ну так если совестливый… – резонно заметила Маша, снова бросая изделие в корзинку на растяжках.

Тихий глуховатый свист помаленьку смолкал. Концы порванных световодов уже нащупали друг друга и слились, образуя на месте стыка этакую рюмочную талию. Света в помещении стало меньше, стеклистые трубы помаленьку усиливали биение.

– А еще кто-нибудь обувь заказывал? – спросила вдруг Лика.

– Люська с потолка… Но не такую, на ремешках, попроще…

– Типа сандалий? Слушай… Тогда и мне тоже. Чтобы нос не задирала, –

Маша ухмыльнулась.

– Не расплатишься…

– Расплачусь. – Лика задорно вскинула подбородок. – Мой-то – на что?

Ломик все-таки пришлось забивать на манер гвоздя. Стена колонны оказалась на изумление рыхлой. Вдобавок внутри ее, как выяснилось, сплошь и рядом имелись пустоты, в одну из которых ломик чуть было не улетел с концами.

Волей-неволей Никита посетил нежилую опору и, вернувшись с еще одной железякой, вновь приступил к делу. Встал на цыпочки и старательными точными ударами принялся загонять ломик в стену. Вскоре поймал себя на том, что боится промазать и угодить

По пальцам, злобно ощерился, грянул с маху – и долго тряс ушибленной кистью, С угрюмой усмешкой подумав, что без техники безопасности даже здесь не обойдешься, снова перешел на частое точное постукивание.