Журнал «Если» - «Если», 2001 № 10

Юстин рассказывал, предвкушая, как удивится Анита, узнав, в чем на самом деле состояло испытание Звора — однако рассказ его как-то сам собой оборвался в том месте, где умирающая лошадь Арунаса грянулась о землю.

— И он победил? — спросила Анита. — А лошадь пала?

— Пала, — сказал Юстин, уже понимая, что не станет рассказывать дальше, и понимая почему. — Он победил, и… он стал князем. А я убежал, потому что всех остальных бастардов Звор велел убивать…

Анита задумалась. Юстин понимал, что солгал ей ни с того ни с сего. Просто затем, чтобы не рассказывать о ночной встрече с ее отцом. Об их разговоре. О красном шелковом флажке.

Стала бы Анита любить человека, в чьей душе чужой рукой оставлен кусочек красного шелка? Может быть, зря он утаил правду?

Может быть, Анита спросит сейчас — но почему же ты был в княжеских покоях, когда я принесла тебе стеклышко?

Она не спросила. Думала о другом:

— Князь ты или беглец — мне все равно… Где ты захочешь жить — мне все едино… Мы сможем убежать так далеко, где не только новый князь — сам Ушастый Звор нас не достанет. Мы можем жить в теплой стране, где никогда не бывает зимы, там, куда улетают эльфуши, как только у нас наступают первые заморозки… Мы можем жить хоть в людном городе, где все друг к другу добры… Хоть в горах, одиноко, где только грифы и нет ни одной живой души… Мы можем все, что захотим, Юстин. Мы заслужили… Давай поженимся завтра? Я дам знать моему отцу…

— Да, — сказал Юстин, чувствуя холодок в животе. — Конечно, его присутствие на свадьбе… обязательно?

— Ведь это он совершит обряд, — улыбнулась Анита.

— Какой обряд?

— Древний, самый правильный свадебный обряд… Чтобы не только в поступках мы не могли изменять друг другу, но не сделали бы этого и в помыслах — он войдет каждому из нас в душу и оставит там красный шелковый флажок.

По первому снегу Юстина выследили. От неминуемой гибели его спасла муха-аукалка, заговоренная дедом, поначалу увлекшая преследователей за собой. А когда охотники поняли свою ошибку — дичь была уже далеко; Юстин бежал, рассыпая за собой последние семена-обманки, слыша, как с треском врастают в промерзшую землю корни деревьев-однодневок, как поднимается частокол стволов, авось не проберутся конные…

Потом обманки кончились. Он бежал, выбирая овраги поглубже и чащобы погуще. Шел, не останавливаясь ни на минуту, не отдыхая даже ночью, будто и не зная, что такое усталость. Он шел сквозь забытый людьми лес, это была тяжелая работа — но работа куда более трудная происходила у него внутри.

«Почему, — потрясенно спрашивала Анита. — Разве ты собираешься изменять мне?»

«Нет, — твердил он сквозь зубы. — Именно потому, что не собираюсь. Именно потому, что люблю тебя и доверяю тебе… И ты мне доверяй! Безо всякого флажка в душе!»

«Но ведь это традиция, — говорила Анита и казалась при этом такой растерянной, что даже теперь, вспоминая, Юстин скрипел зубами от жалости. — Это — как клятва, — говорила Анита. — Ведь во все времена и у всех народов будущие супруги дают друг другу клятву… Ты скажешь, что не надо давать, ведь и так понятно, что они любят друг друга?»

«Клятву я могу дать и без помощи твоего отца», — твердил Юстин.

«Значит, ты просто боишься, — с облегчением смеялась Анита. — Ну что ты, это не больно и не страшно. Это вообще незаметно, вот увидишь…»

Юстин вспоминал душную ночь в княжеских покоях. Так говорил Ос, Хозяин Колодцев: «Ты боишься. Ты струсил. Ты, как ребенок, впервые увидевший лекаря». Ну конечно, как он мог забыть, чья Анита дочь…

«И потом, — говорила Анита, — ведь сегодня мы молоды… А потом пройдут годы. Впереди целая жизнь, я сделаюсь старой, а ты еще будешь полон сил… Кто знает, что может случиться?»

Юстин возмущался. Он доказывал ей и убеждал ее, что никого, кроме нее, пусть больной и старой, пусть вовсе немошной старухи, ему не надо — но она только непонимающе качала головой: «Юстин, я не узнаю тебя. Не ты ли обещал, что ради меня готов на все, что угодно?»

«Да, — говорил Юстин. — Я обещал… и я готов».

«Значит, — говорила Анита. — просто прими этот флажок, будто жертву. Пусть это будет твоя первая уступка жене… А потом и я тебе в чем-нибудь уступлю».

Тогда он сдался и сказал: «Мне надо привыкнуть к этой мысли. Дай мне время, чтобы я мог смириться с этим».

Поднялось солнце, и Анита ушла, печальная и задумчивая, но на прощание поцеловала Юстина и сказала: «Я буду ждать. Вот тебе монетка, когда решишься — брось ее в огонь…»

А на другой день его выследили, и теперь он бежал, ежесекундно ожидая выстрела в спину.

Немного утешало то, что если погоня совсем уж наступит на пятки — можно будет наскоро развести огонь и бросить в него Анитину монетку. И Анита поможет — если, конечно, на небе в этот момент будет солнце или хотя бы луна…

Когда Юстина догнали, было пасмурное, безо всякой надежды утро. Стрела воткнулась в ствол в полупальце от его уха; не успев ни о чем подумать, он упал в неглубокий осенний снег и покатился вниз по склону оврага. Под слоем снега лежали сухие дубовые листья, можно было бы зарыться в них и переждать погоню — если бы не далекий лай собак, охотничьих бестий, от которых прятаться бесполезно…

Он скатился на дно, укрылся за поваленным стволом, взял лук на изготовку — и понял, что сейчас придется впервые в жизни стрелять в человека.

Те, кто преследовал его, не испытывали никаких неудобств, целясь в себе подобного. И, безусловно, в охоте на человека они были куда опытнее Юстина — стоило ему неосторожно приподнять голову над укрытием, как шляпу с него сдернули, будто шутя. Оглянувшись, он увидел ее на земле — нанизанную на стрелу с красивым черно-белым оперением.

Вооруженные люди в сером — кажется, их было четверо — ловко, будто играючи, перебегали от укрытия к укрытию, спускались все ниже в овраг. Юстин лежа натянул тетиву — и, внезапно поднявшись над поваленным стволом, выстрелил в первого из бегущих. И сразу же увидел, что стрела его идет мимо и что навстречу ей сверху, из чужого укрытия, движется другая стрела. Юстин скорее почувствовал ее, нежели увидел — и, как в дурном сне, понял, что не успевает убраться с ее пути, увернуться, упасть…

Под снегом была листва. Запах осени, покоя, кладбища. Юстин лежал лицом вниз, а там, на склоне оврага, кто-то кричал, и в крике этом была смерть.

Юстин приподнялся.

Погоня, что секунду назад спускалась склоном оврага, теперь пыталась отступить под градом стрел. Стрелы приходили из-за Юстиновой спины, доставали бегущих, те падали и барахтались в снегу и в листве. Собачий лай приблизился, потом отдалился; Юстин оглянулся. В десятке шагов за его спиной стоял тощий, по глаза заросший седой бородой старикашка.