Вадим Арчер - Кольца детей Ауле

По окончании чествования героев праздника усаживали на почетные места рядом со старейшинами и начинался всеобщий пир. Женщины вносили блюда и кубки, из кладовых выкатывали бочки с вином и элем, произносили тосты в честь славного кузнечного ремесла и его мастеров. А когда наконец все пирующие были сыты и пьяны, в зале начинались песни, а затем пляски. Праздник, начинавшийся чуть ли не с утра, заканчивался поздно вечером.

Горм с Рамароном пришли на праздник одновременно с местными гномами, хотя до пиршества было еще далеко. Для Горма это был настоящий праздник, а Рамарону здесь было все равно интереснее, чем дожидаться своего выступления в каморке на две лежанки, где поселили их с Гормом. Оба они уселись в дальнем конце бокового стола, вместе с молодыми гномами. Столы пока были девственно пусты и поблескивали зеркальным блеском.

Гномы быстро сходились в зал, одетые в лучшую одежду. Мужчины были в дорогих камзолах, украшенных золотой расшивкой, с цепями искусной работы на шеях. Одежда тех, кто побогаче, поблескивала гранеными самоцветами всевозможных оттенков. Если в быту пожилые гномы нередко заплетали бороды в косицы, то сейчас их холеные бороды были тщательно расчесаны и выставлены напоказ во всей своей красе. Женщин было не так уж мало – примерно треть по сравнению с мужчинами – и все они были в вышитых кофтах и ярких клетчатых юбках до пола. Большинство из них выглядели как настоящие выставки бус, брошей и заколок для волос. Руки гномов, как мужчин, так и женщин, были унизаны драгоценными кольцами.

Последними в зал явились старейшины гильдии, и наконец сам Фарин в сопровождении Почетной Десятки. Все расселись по местам, и праздник начался.

Сначала перед кланом встали кузнецы. Их было немного, около десятка, и у каждого был только одно изделие. Рамарон удивился этому, но Горм объяснил ему на ухо, что и мастера, и их изделия заранее отобраны старейшинами гильдии, иначе просмотр мог бы затянуться на несколько дней. Среди изделий были топоры, шлемы, кирасы, и только один из мастеров держал искусно выполненный кубок.

Когда имена кузнецов были объявлены, их изделия были отданы для осмотра всему клану. Сначала их клали перед Фарином, который внимательно оглядывал каждую вещь и передавал дальше, Почетной Десятке. От них, в свою очередь, изделие проходило по рукам вдоль стола, затем передавалось на противоположный стол и двигалось в обратную сторону, пока снова не оказывалось перед вождем. Старейшины не принимали участия в осмотре – они видели эти вещи раньше.

Затем один из старейшин выступил с речью, где рассказал о достоинствах каждого изделия. Победителя выбирали только мастера кузнечной гильдии, так как мнение остальных членов клана не считалось профессиональным. Когда выбор был сделан, клан приветствовал победителя гулким топанием башмаков о пол, как это принято у гномов. Затем внесли подарки – поднос с золотыми самородками, поверх которых лежала кучка драгоценных камней. Их вручал сам Фарин, сказав при этом, что дорогое сырье теперь окажется в правильных руках.

Когда все участвовавшие в состязании кузнецы расселись на почетных местах, наступила очередь учеников. Их было четверо, и это было немало, потому что не каждый год в гномьем клане появляются новые мастера. Они поочередно встали к горну, чтобы продемонстрировать клану свое мастерство, и зал наполнился кузнечным дымом – запахом, милым сердцу каждого гнома.

Наконец ученикам повесили на шеи бляхи мастеров и усадили среди старейшин. Молодым мастерам предстояли годы и годы перед тем, как снова оказаться на этих местах – когда они войдут в число тех, чьи изделия будут признаны лучшими. Затем – к огромной радости Рамарона, так как шла уже вторая половина дня – женщины быстро и ловко накрыли на столы. Зазвучали тосты, зазвенели кубки, в зале запахло жареным мясом и добрым вином.

Где-то после пятого тоста настала очередь увеселений. Распорядитель праздника вызвал на середину зала лучшего певца седьмого клана и объявил, что сейчас будет исполнена песня об истории подгорного народа.

Певец вышел с гномьими гуслями и затянул длиннейшее рифмованное повествование из жизни синегорских гномов. У Рамарона челюсть набок свернуло от скуки, хотя история нравилась гномам и они охотно слушали ее, в лучших местах притопывая башмаками. Чанис пела ему другие песни – короткие и простые, из тех, которые гном напевает в мастерской или за домашними делами.

Когда гном закончил песню, распорядитель объявил, что сейчас для клана будет петь бард-адан, который явился сюда специально на праздник. Это было неправдой, но Рамарон не стал выводить распорядителя из заблуждения, когда они договаривались о выступлении. Нащупав за спиной прислоненную к стене лютню, он вылез из-за стола и вышел на середину зала.

Рамарон обвел публику взглядом. Конечно, он не смог бы спеть гномам такую же песню, как только что услышанная, в которой он не понял и половины слов. Они сидели за накрытыми столами – нарядные, пьяные, довольные – и веселились всласть, похожие друга на друга больше, чем просто гном на гнома. Даже Фарин на время утратил зловещие черты призрака и выглядел добрым, заботливым отцом клана, любующимся своим многочисленным семейством. Все здесь были связаны той или иной степенью родства – это была одна большая и дружная семья. Клан.

Бард положил ладонь на струны лютни, ощутив себя сердцем клана, порождавшим бесхитростные гномьи песни. И зазвучала музыка – простая и ритмичная, как удары молота или движения иглы трудолюбивой швеи. Гномы сразу же признали ее, зашевелились, заулыбались, застучали винными кубками и пивными кружками, затопали ногами, отбивая такт. Кто-то подтянул незатейливый припев, за ним песню подхватили еще, и вот уже две сотни здоровых гномьих глоток самозабвенно распевали свои любимые песни вслед за бардом.

К их общему сожалению, запас гномьих песен у Рамарона быстро кончился. Бард замолчал, а участники пиршества с Фарином во главе затопали и загалдели, требуя еще. Быстрые глаза Рамарона обежали столы, выхватили в дальнем конце притихшего Горма, затем вернулись к вождю клана. Бард провел ладонью по струнам, и в зале воцарилась ожидающая тишина.

Тряхнув белокурыми волосами, Рамарон запел песню – ту самую, которую сочинили они с Гормом. Он глядел на вождя и пел, а по залу разносились новые слова. Пусть они не были знакомы сидевшим здесь гномам – все равно они были родные, они были свои: