Дмитрий Емец - Огненные врата

Он вышел на улицу и по асфальтовой дорожке зашагал к метро. Во времена его детства девчонок не пускали одних вдоль глухого бетонного забора. Теперь забор давно исчез, сама же дорожка превратилась в восточный базар. Пестро одетые женщины продавали кто вишни, кто помидоры, кто веники. Если кому-то нечего было продавать, он вываливал перед собой ведерко лука или выкладывал на газетку десяток катушек с нитками. Главное тут было просто сидеть под солнцем, громко перекрикиваясь с соседями. Меф шагал между двумя рядами торговцев и ощущал, что окончательно запутался и в стремительно меняющемся городе, и в самом себе.

Ему нужна была Дафна. Он злился на себя, что стал в такой степени зависимым. Был самостоятельный человек, а сделался протезной половинкой, которая порой порывается разговаривать с пустотой.

Асфальтовая дорожка вывела к торговому центру у метро. Буслаев пошел вдоль перил, куда мелкие магазинчики бесцеремонно выдвигали рекламу. Какая-то девушка, вскинув руки к вискам, неподвижно смотрела перед собой. Меф налетел на нее.

– Ой, прости! Я думал: ты картонка! – машинально извинился он.

Его сбили с толку манекены, стоявшие рядом. Девушка подняла голову и посмотрела на него. Меф узнал Прасковью.

Ирке снился странный, подробно-бредовый сон. Что она поехала куда-то далеко, заболела и встречает Новый год в районной больнице. Всех разобрали родственники. Остались только она, лысая страшная бабка на кровати у двери и какие-то скучные язвенники, которые едят курицу и чем-то булькают.

Ирка, тоскуя, смотрит в окно и мечтает, чтобы ее тоже забрали. И вот видит Матвея, который идет по газону. Она зовет его, но он старательно отворачивает лицо, притворяясь, что не слышит.

Лысая бабка у окна внезапно говорит: «Вот тебе подарочек!» Она бросает Ирке на колени сверток, на котором написано «твои ноги». Ирка разрывает сверток и видит отрубленные ноги. Язвенники перестают булькать, разом поднимают головы, и Ирка видит, что губы у них в чем-то красном. А потом недоеденная курица обращается к Ирке: «Эй, ты чего?!»

– Эй, ты чего? Сколько можно кричать! Да здесь я, здесь!

Ирка рванулась и… увидела Матвея. Он сидел на корточках рядом с ее кроватью и тряс ее за плечо.

– Куда ты ушел? – спросила Ирка.

– Я ушел? Да я зубы чистил, а тут ты кричишь!

В руках у Матвея действительно была щетка. Ирка провела рукой по лицу.

– А-а-а… Все ясно, прости. И что, долго я кричала?

– Не очень. Завтракать будешь?

Ирка кивнула. Пока Матвей притворялся, что варит гречку, которая отлично справлялась со своей варкой сама, Ирка проверила почту. В ящике было письмо от старой подруги по ролевому форуму, которая сообщала, что отдыхает в Алуште с любимым человеком. К письму было приложено столько фотографий, что Ирка чудом не вывихнула глаза. Молодой человек в профиль. Он же, сфотографированный с дерева, так что виден один затылок. Ухо молодого человека, нос молодого человека; большой палец ноги подруги с ногтем, выкрашенным в синий цвет; счастливая пара в зоопарке, счастливая пара лопает один кусок торта с разных сторон.

Ирка вздохнула. Ее подруга была уникальна. Когда у нее все бывало плохо, она исчезала на полгода, на несколько месяцев и по мылу не отвечала. Когда же становилось хорошо – десятками начинала строчить письма и хвастаться. И это было верным признаком, что вот-вот снова все станет плохо и она исчезнет.

Созерцая розово-белую пятку молодого человека (фото называлось «мурзичек наступил на сметанку»), Ирка хмыкнула:

– Ничего себе письмо инвалиду! Никаких нудных расспросов, немеют ли у меня пальцы по утрам! За то и люблю!

Багров перестал мешать гречке спокойно кипеть и оглянулся на нее:

– Ты о чем? Я не расслышал!

– Ни о чем. Не обращай внимания на заспанных людей! – заявила Ирка.

Но раз Багров уж подал голос, ей захотелось капризничать:

– Матвей, я же просила! Что ты сделал с комнатой? Неужели убрался? Во что ты превратил мой порядок?

– Полотенце на люстре – это порядок?

– Полотенце на люстре – творческий порядок!.. Опять же от близости лампы оно сохнет, а у мух появляется иная цель, кроме моей головы, – пояснила Ирка.

Как она и рассчитывала, Матвей не нашелся, что возразить. Хотя вообще-то его всегда интересовали безумные вопросы. Особенно в стиле Альберта Эйнштейна: «Сумасшедший я или все остальные?»

Что до самой Ирки, она давно убедилась, что люди не воспринимают обращенную к ним речь. Убедить их в чем-либо совершенно невозможно, пока сам человек не созрел для ответа. Тут уж никуда не денешься: пока ответ эхом не отзовется в сердце, никто его не услышит. Исключение составляют только информативные сообщения в стиле: «Отвертка в среднем ящике».

Во время завтрака пришла Бэтла вместе с оруженосцем. Ирка немедленно поделилась с ней кашей, которой валькирия сонного копья, не забывая отнекиваться, съела три тарелки.

– Вообще-то гречку я ненавижу. Но через полчаса мне на дежурство! – покаянно сказала она.

– На дежурство? Куда? – удивленно переспросила Ирка.

Бэтла смутилась, и Ирка поняла, что она жалеет о том, что проболталась. Чтобы скрыть это, Бэтла поспешно вскочила и принялась изучать стопку из двадцати книг, громоздившуюся рядом с Иркиной коляской. Почти во всех книгах были закладки. Причем закладками служило все, что угодно: зубочистки, спички, обрывки бумаги, а в одном случае даже вилка.

– Хочешь сказать: ты все это читаешь? – спросила валькирия сонного копья.

– Ну, во всяком случае, делаю вид.

Ирка подумала: хорошо, что Бэтла не знает, сколько книг на жестком диске ее ноутбука и на разных флэшках. Вот тогда бы ей действительно стало жутко.

– А зачем читать все сразу? Ну можно же целиком прочитать одну книгу, потом другую и так далее?

Ирка сама не могла объяснить, почему, просмотрев тридцать страниц одной книги, она переходила к другой, к третьей, напоминая бабочку, которая тоже подолгу не сидит на одном цветке.

– Не знаю… Как-то само получается, – сказала она рассеянно. – Меня не столько уже волнует, кто кого убил, сколько даст мне что-то эта книга или не даст. А сюжеты я давно по первым страницам угадываю. Под каждой обложкой – свое течение надежд. Если лягушка скакала через дорогу и ее переехало машиной – это реализм. Если превратилась в царевну и вышла замуж – фантастика. Если попала на опыты, но сбежала, по лестнице допрыгала до крыши и сидит на краю небоскреба, мрачно глядя на город, – трагедия с элементами романтического бунта.