Дмитрий Емец - Огненные врата

Матвей пришел в себя на чердаке, который тянулся над всем домом. На утепленных трубах, идущих вдоль стен, заметны были следы голубиного помета. Багров лежал, опутанный веревкой так тщательно, как умеют путать лишь пауки и суккубы – существа сходной по тщательности природы. Вот только пауки путают тело, а суккубы – и тела, и души.

Сверху Матвея прикрывало старое пальто. От пальто воняло так сильно, что Багров затруднился бы сказать, как долго и каким именно образом его использовали. Скорее всего, зимой и весной на чердаке кто-то ночевал. Об этом свидельствовало большое количество хаотично разбросанных предметов: ящики, пустые бутылки, чемодан с оторванной крышкой.

Рот был заткнут тряпкой. Звать на помощь бесполезно. Как ни старайся, позовешь все ту же тряпку.

Матвей лежал и, приподняв голову, пытался пережечь веревку взглядом. Этому когда-то обучал его Мировуд. Но, видно, он оказался никчемным учеником. Веревка дымилась, равномерно темнела, потом начала вонять, но перегорать отказывалась. Сообразив, что скорее он поджарит самого себя, Матвей оставил веревку в покое.

Он лежал и думал. Течение мыслей то возвращалось к беспокойству за Ирку, то ныряло в прошлое. Без всякой внешней причины Матвей вспомнил, что минувшей зимой в одну из суббот поехал на барахолку в Измайлово и купил самодельные шахматные фигуры, изготовленные с большой любовью к мелкой работе, и набор разновеликих ножей и стамесок для резьбы по дереву.

Продавал их худенький дедок в лыжной шапке.

– А чего так дешево-то? – спросил Матвей, когда деньги были заплачены и ножи с шахматами перекочевали к нему в сумку.

– Я свое отрезал! Лежат – душу дразнят! – ответил дед. Больше всего Матвея поразило, что в голосе деда не было ни обиды, ни досады. Спокойное признание факта.

Дома, открыв на сумке «молнию», Багров высыпал ножи и стамески на пол. Они хранили память человеческих рук. Синеватый блеск металла, зачищенное пятнышко ржавчины, поджатое плоскогубцами кольцо у ручки. Видно, хвостовик выскакивал, и мастер выточил новую ручку, для прочности усилив место стыка. Матвею стало неудобно перед тем дедом и его руками. Купил и собирается держать ножи в праздном заточении.

Он вышел, побродил по Сокольникам, отыскал подходящий кусок доски и, вернувшись, сел резать. Опыта не было никакого. Стамеска соскальзывала, отсекая то слишком большой, то слишком маленький кусок. Регулярно попадались упрямые сучки, которые, выпадая, оставляли в дереве досадную рытвинку.

Ножи и стамески вредничали, отказываясь признавать в Матвее хозяина, однако они не учли, что Багров был упрям. Испортив одну доску, он немедленно отправился за другой. На этот раз толстой доски он не искал: довольствовался досками от ящика. Они были мягкими и ножу поддавались без упрямства.

Матвей вырезал вешалку, потом взялся за ложку, но запорол и, не признавая поражения, стал спешно переделывать ложку в прыгающую пуму. Ирка, тогда еще прикованная к коляске, поглядывала на Матвея с радостью, но и с беспокойством. Она относилась к способностям Багрова с некоторым недоверием. Он был талантлив, но мало способен к регулярной, рутинной, ежедневной работе. А это хуже, чем вовсе не иметь таланта. Только пустой перевод интеллектуальных ресурсов. Умная Ирка опасалась, что у Матвея вот-вот начнется творческий запой, который закончится тем, чем заканчиваются все запои – похмельем.

Так и произошло. Через неделю Багров все забросил. Но вот сейчас он лежал и понимал, что ему снова хочется резать по дереву. Медленно, терпеливо, без излишней горячности, но каждый день. Только бы парень с гибким мечом не добрался до Ирки!

Матвей замычал от бессилия и стал перекатываться через ящики. Нашел бутылку и, приподнимая ноги, бил ее пятками до тех пор, пока она не разбилась. Бить пришлось долго – Багров не подозревал, что обычная бутылка может оказаться такой прочной. Выбрав из осколков подходящий, он стал тереться о него веревкой. Осколок соскальзывал, и вместо веревки он резал себе руку.

Неожиданно Матвей услышал какой-то звук и повернул голову к чердачному окну. По дому – по внешней его стене, выходившей на улицу, – кто-то карабкался, используя подоконники, балконы и прочие выступы. Не прошло и десяти секунд, как окно было выдавлено, и в него протиснулся пыхтящий гигант. За плечами у него была подвязана булава.

– Зигя! – окликнул Багров, когда гигант, не привыкший к темноте чердака, почти опустил массивное колено ему на лицо.

Великан осторожно убрал колено и, озираясь по сторонам, уселся на пол. Он не разобрался, кто с ним разговаривает. На низком чердаке гигант помещался только лежа или на корточках.

– Мамуля казала «лезь». Зигя лезет. А ты цто тут делаес?

– Лежу! – объяснил Матвей.

Некоторое время Зигя переваривал информацию.

– Лезыт. Не посто лезыт, а лезыт вот, – объяснил он сам себе.

Потом Зигя встал на четвереньки и принялся разглядывать лицо Багрова, поворачивая его к лунному свету.

– Чего ты смотришь? – спросил Матвей.

– Смотлю: длузеское у тебя лицо или не длузеское!

– Длузеское! – передразнил Багров.

Зигя удовлетворенно кивнул и аккуратно уложил Матвея на пол.

– Хоросо, сто длужеское! Мамуля казала: если не длуг – убивай!

Матвей порадовался, что не ответил иначе, и потребовал, чтобы Зигя его развязал. Просьба была простая, но отчего-то вызвала у гиганта много сомнений.

– Мамуля не велела никого лазвязывать! Она сказала помогать папуле. А ты не папуля!

Матвей едва не взвыл.

– А как насчет «совершить хороший поступок»?

– Мамуля не казала совершать посюпок. Она казала: «Не трогай нисего глязного, не кушай мусор, не подноси киску к глазкам, убивай влагов и помогай папуле», – забухтел Зигя.

Багров решил обойти непререкаемый авторитет мамули с другой стороны.

– Что ты любишь?

Зигя расплылся в улыбке:

– Зигя любит сарики и больсые масыны: гузовики, тлактолы, лесовозы, тлейлелы.

Матвей понял, что стараньями мамы Прасковьи Зигя сделался спецом по больсым масынкам.

– Я нарисую тебе красивую машинку! Очень большую! Ты такой раньше не видел! Называется «марсоход», – пообещал Багров.

Зигя с сомнением оглядел обмотанного веревками Матвея.

– У тебя каландаса нет!

– Он у меня в кармане!

Зигя, сопя, полез к нему в карман проверять.

– Э, нет! – поспешно сказал Багров. – Ты меня сперва развяжи!

Зигя вновь задумался, на этот раз, к счастью, кратковременно.

– Он не киска и не глязный! У него есть каландас и лицо длузеское! – пробормотал он себе под нос, точно отправдываясь перед кем-то. Потом склонился над Багровым и не развязал, а небрежно разорвал веревки, точно имел дело с гнилым бумажным шпагатом.