Антон Орлов - Заклятые пирамиды

– Есть, а что?

– М-м, это замечательно… Остальное сам додумай. И давай все-таки спать, а завтра с утра пораньше пойдем охотиться на твоего снарка .

– На кого? – переспросил Дирвен, решив, что он что-то не так расслышал.

– На кого надо. Спокойной ночи.

Пласоха, лесная плакальщица, была еще молодая, и века на свете не прожила. Чуять издали пролитую кровь и пронзительно-заунывно вопить она уже научилась, а разговаривать по-человечески – еще нет, для этого надо дожить до трехсот лет и ума набраться. Но в этот раз она успела на кровь первая, потому что увязалась из любопытства за путниками.

Люди как люди: один в штанах и в шляпе, две в платках и в юбках. Торопятся. Мужчина, которого пласоха и раньше в лесу видела, шагал впереди, показывая дорогу. На плече у него висело двуствольное охотничье ружье, к котомке был приторочен самострел – таких злых вещей нужно остерегаться, иначе не доживешь до трехсот лет. Две женщины, зрелая, как осеннее яблоко, и юная, как ранняя бабочка, поспешали за ним, стараясь не отставать. Временами от них так и разило затаившейся дурной смертью, но когда пласоха начинала испуганно принюхиваться – ничего не чувствовала, как будто ей померещилось.

Они попросились на ночлег в избушку к старухе-травнице. Та жила здесь с весны до осени, нынче с подросшим внуком, которого обучала своему ремеслу.

Пласоха через слуховое оконце пробралась на чердак. Она была величиной с крупную ворону, только вместо птичьей головки – человеческая, с маленьким бледным личиком и венчиком из перьев. Что-то ее манило, словно предчувствие, что утром можно будет угоститься теплой кровью. Избушка была славная, бревенчатая, с натопленной печкой. Хорошо пахло травами, снизу доносились голоса, но пласоха людской речи не разумела.

Едва начало светать, внук травницы – весь в оберегах, чтобы никому из лесного народца не достаться, – взял короб и отправился собирать по утренней росе что-то нужное. После этого и гости двинулись в путь. Перед тем они поговорили во дворе с хозяйкой, и пласохе, которая подсматривала сверху, показалось, что старухины слова бабе с девкой не понравились, а мужчина в это время рылся в своей котомке и на их разговор внимания не обращал.

Лесная плакальщица последовала за путниками, перепархивая с дерева на дерево, таясь среди ветвей. Женщины шептались между собой, потом окликнули провожатого, и молодая, что-то сказав, припустила обратно, а те двое остались ее ждать. Забыла, что ли, какую вещь? Рассудив, что там будет интересней, чем здесь, пласоха устремилась за ней. И не прогадала.

Ничего девка не забыла. Подскочив во дворе к старухе, ткнула ее ножом – раз, другой – и бегом обратно.

Травница осталась лежать у порога своей избенки, истекая кровью. Хоть и старая кровь, а все равно сладкая, парная… Слетев на землю, пласоха жадно лакала, далеко выбрасывая длинный черный язычок – проворный, не хуже змеиного.

Потом, откуда ни возьмись, появилась пришлая женщина. Не обращая внимания на кровопийцу, опустилась рядом на колени, подняла над головой нож, что-то прошептала, и на нее водопадом хлынуло с небес дивное сияние. Вся пронизанная и окутанная этим чудом, она склонилась над травницей, до сих пор не испустившей дух.

Пласоха, на всякий случай упорхнувшая в сторону, вернулась и опять принялась торопливо лакать. Насытилась на несколько дней вперед, но вдоволь, чтоб уже не лезло, напиться не успела. И что гораздо хуже, прозевала появление новых людей.

В нее швырнули шишкой, больно стукнувшей по голове. Заполошно хлопнув крыльями, она взлетела, забилась в пышную крону посаженной возле дома рябины.

Этих было двое, один в штанах и в шляпе, другая в платке и в юбке. Сами пешком, котомки навьючены на лошадку.

Женщина, прибежавшая первой, что-то сказала новоприбывшим. Ей дали иглу с ниткой, и тогда она, к великому удивлению пласохи, начала старухины раны зашивать, словно прорехи на одежде – разве людей шьют, будто тряпичных кукол? Одновременно с этим занятием она обволакивала раненую хозяйку своим чудным сиянием, и лесная плакальщица поняла, что та сегодня не умрет. Жаль только, что хорошая лужа крови пропадает без пользы, но пока они здесь, лучше не соваться, не то опять шишкой бросят.

Старуху занесли в комнаты, из окна доносились голоса: все трое говорили, порой присоединялся слабый дребезжащий голосок хозяйки. Пласоха с вожделением глядела на вкусную остывающую лужу: и хочется, и боязно.

Так и не решилась слететь вниз. Правильно сделала, потому что вскоре наружу вышел парень, весь опутанный волшебной паутиной послушной ему магии, следом девка с ярко-красными, словно кровью намазанными губами и белой челкой, падавшей из-под платка на глаза. Девка была волшебницей, это пласоха поняла сразу, и притом странной волшебницей: казалось, есть в ней что-то неправильное, обманчивое… Может, если бы маленькая лесная плакальщица прожила на этом свете подольше, она бы поняла, в чем тут загвоздка.

Эти двое завели свою лошадку в сарайчик, защищенный от лесного народца вырезанными на бревнах рунами и подвешенными под застрехой оберегами, надели котомки и отправились по еле приметной тропинке в ту сторону, куда ушли прежние гости. И тоже вовсю торопились.

Пласоха не знала, что делать: то ли полететь за ними – интересно же, что будет, если те и другие встретятся, то ли впрок напиться крови, пока никто не гонит. Жалко, что нельзя разделиться надвое!

Аппетит победил. Опустившись на землю около загустевшей лужи, она снова начала лакать, в этот раз кося глазами по сторонам и чутко прислушиваясь: не возвращается ли из леса внук травницы, не собирается ли выйти на крыльцо оставшаяся в избушке женщина, не пожалуют ли еще какие гости?

Дирвен отправил дежурному магу мыслевесть с наводкой на ужасательниц, чтобы в Ложе знали, кого ловить, если с ним что-нибудь случится, и сообщил, что в настоящее время преследует их в Разлучных горах неподалеку от границы. Энга не ошиблась, точно те самые. Старуха-травница, тоже почуявшая «ведьмины мясорубки», по недомыслию об этом брякнула, и ее чуть не убили. Выжила только потому, что поблизости Нальва оказалась. Лекарка осталась со своей пациенткой, а Дирвен и его союзница бросились в погоню.

Энга сменила шляпку с розой на платок, но расстаться со шлайкой ни в какую не согласилась. В повязанном на крестьянский манер платке она смахивала на рослую фермерскую дочку, даже модный жакет с черным галуном ничего не менял: разжилась обновкой на ярмарке. Шлайка, может, и не мешала ей перелезать через коряги и карабкаться на крутые склоны, но все равно смотрелась не к месту. Сказав об этом вслух, Дирвен схлопотал затрещину. Надо было ему, как и той бабке из лесной избушки, благоразумно помалкивать.