Кэйтлин Кирнан - Беовульф

Король Беовульф поднес острие кинжала к своему горлу, но она ощутила прикосновение стали к коже своей шеи, и тут сон рухнул в момент, предшествующий крику Урсулы, в последний момент перед ее смертью и самоубийством короля, перед тем как Фенрир проглотил ее и весь Хеорот в придачу.

Она лежала рядом с Беовульфом, голая и потная, а он прижимал к груди золотой рог дракона, что-то бормотал во сне; он был во власти собственных тайных кошмаров. Урсула смотрела на короля и медленно осознавала, где реальность, где фантазия... Поняв, что проснулась, она встала с ложа, накинула свои меха и подбитые мехом сапоги и потихоньку покинула королевскую опочивальню.

* * *

На парапет, соединяющий две башни, вела спиральная лестница. Урсула считала ступеньки, взбиралась вверх, поплотнее запахнувшись от холода. Небо и море нужны ей были после такого сна, лунный свет, льющий тихое серебро на крыши, на вольные просторы за городскими стенами. Воздух вверху оказался холоднее, чем на лестнице, и Урсула пожалела, что не надела под меха никакой одежды.

Она прошла мимо гобелена, весьма ветхого, ободранного. Она знала, что на ткани запечатлена сцена сражения Беовульфа с Гренделем: Беовульф вырывает лапу из плеча чудовища, разинувшего пасть в безмолвном вопле боли. Гобелен остался позади, вот она на парапете. Шаг в лунный свет...

Перед нею, всего в дюжине шагов, стояла королева Вальхтеов, облаченная в меховой плащ. Она смотрела на звезды, не оборачиваясь к Урсуле.

— Не спится? — спросила королева.

Перепуганная Урсула не могла вымолвить ни слова, молча кивнула. Королева повернулась к ней. Лица в тени не видно, но в голосе ее не было злобы. Как будто даже легкий оттенок симпатии. А ведь она должна осуждать Урсулу не только как жена нарушившего супружескую верность короля, но и как добрая христианка.

— Не бойся, дитя, — сказала королева. — Я не людоед. Не съем тебя.

Урсула нерешительно подошла ближе. Волосы королевы блестели, как серебряная пряжа

— Его мучают кошмары, — сказала Урсула. — В последнее время чаще. Сегодня особенно мучительный.

Вальхтеов вздохнула.

— Он король. Много у королей на совести. Свои грехи, чужие. Потому и сон их тяжек. Тяжкая ноша ответственности. За себя, за близких, за безопасность подданных.

«Почему-то и у меня сон неспокоен, — подумала Урсула. — У королев, наверное, тоже не только свои грехи на совести. Интересно, что снится королевам, какой —свой или чужой? — демон выгнал, ее сегодня из спальни в такую холодную ночь?»

Урсуле хотелось удрать вниз, под бок к Беовульфу, оставить Вальхтеов одну. В воздухе висела соленая дымка, волны яростно бились о скалы.

— Иногда он произносит во сне твое имя, государыня. Как будто чего-то просит...

— Неужели? — Голос Вальхтеов не выразил никаких эмоций. Словно ей сказали о ком-то незнакомом.

— Да, государыня. — Урсула старалась говорить гладко, не запинаться. — Мне кажется, образ твой хранится глубоко в его сердце.

Вальхтеов скептически усмехнулась:

— Надо же.

Она посмотрела на любовницу мужа. Свысока, но снисходительно, как показалось Урсуле. Молчание между ними — как лед, как пустота меж звездами, и Урсула снова заговорила:

— Я часто думаю, что случилось...

— ..между нами? — закончила вопрос Вальхтеов.

Урсула кивнула, раскаиваясь, что задала такой дурацкий вопрос, боясь ответа и боясь его отсутствия.

Вальхтеов посмотрела на нее, затем перевела взгляд на звезды.

— Слишком много тайн.

И тут откуда-то издалека донесся глухой рокот. Зимний гром? Но в небе ни облачка.

— Слы... — заикнулась Урсула, но Вальхтеов предостерегающе подняла руку.

Небо на юге вдруг вспыхнуло в сотни раз ярче, чем любая самая яркая молния. Пламенный дождь обрушился на деревни к югу от Хеорота. Затряслась земля.

— Да поможет нам Бог, — спокойно сказала Вальхтеов, схватила Урсулу за руку и повела ее в башню.

18 Сожженная земля

Видел Беовульф во сне и огнепады, и пепел, покрывающий обожженные болота, и дымящиеся развалины на месте людских поселений. Все сгорало в огненном дыхании дракона, люди и скотина, домашняя утварь и растения. Она ничего от него не утаила.

Король Беовульф стоял во дворе под двумя большими башнями Хеорота и наблюдал за потоком беженцев, наивно надеявшихся обрести более надежное убежище за крепостными стенами. Но она ему все показала, и он знал, что не найти на этой земле никакого укрытия. Ничто не поможет, когда опять запылают небеса. Самые счастливые умерли ночью. За стенами к серым зимним облакам поднимались столбы дыма

— Богами клянусь, видел я войны, разрушения, но такого и вообразить не мог, — пробормотал Виглаф.

Беовульф не ответил. Он бы закрыл глаза, если бы это помогло ему изгнать из воображения образы несчастных жертв. В воздухе висела вонь горелого мяса и серы. Снег, где не стаял, покрылся толстым слоем жирной копоти.

— Даже демоны такого не вытворят, — сокрушенно покачал головой Виглаф.

— Сколько? — шевельнул пересохшими губами Беовульф. — Сколько погибших?

— Никто не знает, — покачал головой Виглаф. — Я проскакал по местности... сосчитать невозможно, государь. Слишком много.

Мимо шли, тянулись, ковыляли обожженные, искалеченные люди, по большей части храня молчание; некоторые вопили, обезумев от нестерпимой боли и ужаса; по многим застывшим, оцепенелым лицам катились слезы — они оплакивали потери молча. Кто-то смотрел в лицо королю, стремясь увидеть надежду, найти ответ на мучившие вопросы. Калеки поддерживали друг друга, некоторых несли близкие или воины короля.

— Обрушилось среди ясного неба, — рассказывала женщина с расширенными до предела глазами. Она сжимала в руках грудного ребенка — мертвого, как заметил Беовульф. — Все сгорело, вспыхнуло мгновенно, даже снег горел.

Чем ее утешишь? Чем утешишь их всех? Вальхтеов сновала среди раненых, раздавала одеяла. За ней семенил священник в красной рясе, ошеломленный до бестолковости, все время бубнил под нос бесконечную молитву.

Какое утешение пошлет им Христос или его римский папаша?.. Да и от богов Асгарда, впрочем, толку не больше...

Виглаф, привлекая внимание Беовульфа, схватил его за плечо. Простые слова, значение которых Беовульф понимал, но смысла их все равно не улавливал. Потом увидел сам, и объяснения стали уже не нужны. Старика Унферта нес на руках один из его домашних стражей. Унферт страшно обожжен, одежда почти не отличалась от обожженной плоти. Сгорели борода и волосы, вместо левого глаза кровавое месиво виднелось из-под наскоро наложенной повязки. Обожженный деревянный крест все еще болтался на груди, придерживаемый распухшей, как будто вареной рукой. Губы Унферта зашевелились, и Беовульф понял, что старик еще жив.