Патрик Ротфусс - Страх Мудреца

Я думал о запахе крови и горящих волосах.

Я думал о ржавчине и синем огне и о изломанных телах моих родителей.

Как я мог объяснить что-то настолько ужасное?

Я чувствовал тайну внутри меня, большую и тяжелую, как камень.

Я чувствовал тайну внутри меня большую и тяжелую, как камень.

- В по версии той истории которую я слышал, - сказал я, касаясь далекого края моей тайны.

- Ланре стал одним из Чандриан.

Ты должна быть осторожна.

Некоторые истории опасны.

Денна долгое мгновение смотрела на меня.

- Чандриан? - сказала она недоверчиво.

Затем она засмеялась.

Это не был ее привычный, восторженный смех.

Он был резким и полным насмешки.

- Какой ты все еще ребенок.

Я точно знал, как по детски это звучало.

Я почувствовал, как покраснел от смущения, все мое тело внезапно покрылось потом.

Я открыл рот, чтобы ответить и казалось заскрипел, как дверь открываемой печи. - Я похож на ребенка? - Я сплюнул.

- Что ты вообще можешь знать, ты глупая...

Я чуть не откусил себе кончик языка, чтобы не выкрикнуть слово шлюха.

- Ты думаешь, что знаешь все, не так ли? - Потребовала она.

- Ты был в Университете и думаешь, что все остальные...

- Прекращай искать оправдания для своего огорчения и слушай меня! - отрезал я.

Слова текли из меня, как расплавленное железо.

- Ты злишься, как избалованная девчонка.

- Не смей, - она ткнула в меня пальцем.

- Не говори со мной как с какой нибудь глупой девочкой с фермы.

Я знаю вещи которым не обучают в твоем драгоценном Университете.

Тайные вещи!

Я не дура!

- Но ты ведешь себя как дура! - Я кричал так громко, что слова c болью вырывались из глотки.

- Ты никак не заткнешься, чтобы послушать меня!

Я пытаюсь тебе помочь!

Денну накрыло холодное молчание.

Ее глаза были твердыми и хладнокровными.

- Это всё, что ты хотел сказать? - сказала она холодно.

Ее пальцы двигались в волосах, каждое их движение выдавало охватившее ее раздражение.

Она расплетала свои косички, распрямляла их, потом рассеянно сплетала другим способом.

- Ты жалеешь, что я не приняла твою помощь.

Ты не можешь вынести, что я не позволяю тебе исправлять каждую мелочь в моей жизни, не так ли?

- Хорошо, возможно кто-то и должен исправить твою жизнь, - прохрипел я.

- До сих пор ты наворотила в ней немалого беспорядка, не так ли?

Она продолжала сидеть очень тихо, прожигая меня яростным взглядом.

- Что дает тебе основания полагать, что ты что-то знаешь о моей жизни?

- Я знаю, что ты так боишься любого человека находящегося рядом, что не можешь остаться в одной кровати четыре дня подряд, - сказал я, едва ли понимая то, что говорил.

Гневные слова лились из меня, как кровь из раны.

- Я знаю, что ты всю свою жизнь сжигаешь за собой мосты.

Я знаю, что ты решаешь свои проблемы убегая...

- Все равно, что заставляет тебя думать, что твои советы стоят хоть чего-нибудь? - вспыхнула Денна.

- Полгода назад твои ноги были в грязи.

Косматые волосы и только три изношенных рубашки.

Не было ни одного благородного человека в сотнях миль от Имре, который бы помочился на тебя, если бы ты был в огне.

Тебе пришлось ехать за тысячу миль, чтобы получить шанс найти себе покровителя.

Мое лицо покраснело от стыда после ее упоминания о тех трех рубашках, и я почувствовал, что снова вспыхнул.

- Ты, конечно, права, - сказал я язвительно.

- Ты гораздо лучше.

- Я уверен, что твой покровитель был бы совершенно счастлив помочиться на тебя...

- Вот теперь мы подошли к главному, - сказала она, поднимая руки в воздух.

- Ты не любишь моего покровителя, потому что ты можешь дать мне лучшего.

- Тебе не понравилась моя песня, потому, что она отличается от того, что ты знаешь. - она потянулась к футляру от арфы, ее движения были натянуты и злы.

- Ты точно такой же , как остальные.

- Я пытаюсь тебе помочь!

- Ты пытаетешься удержать меня, - сказала Денна, решительно убирая свою арфу.

- Ты пытаешься купить меня.

Устраивать мою жизнь.

Ты пытаешься заботиться обо мне, как будто я твое домашнее животное.

Как будто я твой верный пес.

- Я никогда не думал о тебе как о собаке, - сказал я, улыбаясь ей яркой, хрупкой улыбкой.

- Собака знает, как надо слушать.

У собаки достаточно ума, чтобы не кусать руку, которая пытается помочь.

Наш спор зашел слишком далеко.

В этой части истории я испытываю желание солгать.

Сказать, что я говорил эти вещи в неудержимой ярости.

Что я был поражен горем от воспоминаний о своей убитой семье.

Я испытываю желание сказать, что я чувствовал вкус сливы и мускатного ореха во рту.

Тогда у меня было бы хоть какое-то оправдание.

Но это были мои слова.

В конце-концов, я был тем, кто все это сказал.

Только я.

Денна отплатила той же монетой, обидно, неистово и остроумно, как и я.

Мы оба были горды, сердиты и исполнены непоколебимой уверенностью юности.

Мы сказали вещи, которые никогда не сказали бы в другой ситуации, и когда мы уходили, мы уходили порознь.

Мой характер был горяч и едок, как кусок раскаленного железа.

Он обжигал меня, когда я шел обратно в Северен.

Он горел, пока я шел своим путем через город и ожидал подъемник.

Он тлел, пока я шагал через поместье Мейера и захлопывал за собой дверь в свои комнаты.

Только часы спустя я остыл достаточно, чтобы пожалеть о своих словах.

Я думал о том, что я мог сказать Денне.

Я думал о том,чтобы рассказать ей,как была убита моя труппа, о Чандрианах.

Я решил, что напишу ей письмо.

Я объяснил бы все, независимо от того, каким бы глупым, или невероятным это не показалось.

Я достал перо, чернила и положил лист прекрасной белой бумаги на письменный стол.

Я обмакнул перо и пытался придумать, с чего я мог бы начать.

Мои родители были убиты, когда мне было одиннадцать.

Это было событие настолько огромное и ужасное, что оно едва не свело меня с ума.

И даже годы спустя я не рассказал о нем ни одной душе.

Я даже ни разу не шепнул никому в пустой комнате.

Это была тайна, которую я хранил так сильно и так долго, что когда я отваживался думать об этом, мою грудь сдавливало настолько тяжело, что я мог едва дышать.

Я обмакнул перо снова, но больше не было слов.

Я открыл бутылку вина, думая, что оно может ослабить тайну внутри меня.

Дать мне некоторую шаткую опору, которую я мог использовать, чтобы вырвать ее.

Я пил, пока комната не закружилась, и кончик пера не покрылся сухими чернилами.

Несколько часов спустя чистый лист все еще глядел на меня, и я бил кулаком по столу от ярости и разочарования, ударяя его так сильно, что из моей руки потекла кровь.

Именно такой тяжелой может стать тайна.

Она может сделать так, что кровь будет течь легче, чем чернила.