Татьяна Умнова - Вампиры замка Карди

Если бы эта нелепая история в замке Гогенцоллернов… Конрада нельзя винить — он так много пережил на фронте, нервы расшатались — а Гели была тогда еще совсем глупой девчонкой, многого не понимала. Нет, Конрада винить нельзя. Виновата во всем одна Гели. Да и потом, все ведь хорошо кончилось. Благодаря Лизелотте.

После они тоже мало общались, но несколько раз танцевали на вечеринках. Вечеринки, правда, случались все реже. Ведь шла война на Востоке, отнимавшая у Германии столько сил, столько жизней. На всех этих вечеринках девушек было больше, чем молодых людей, а когда появлялся Конрад, наглые девицы облепляли его, как мухи — медовый пирог! Но он почти всегда находил возможность потанцевать с ней, с Гели. Правда, Магда утверждала, что Конрад это делает только из вежливости, потому что Гели — все-таки дочь графа фон Шелль, хоть и незаконнорожденная, да и Хельмута Конрад уважает, и не может допустить, чтобы его дочь весь вечер просидела в углу, и жертвует собою, отвлекаясь от более привлекательных девушек.

Но Магда — настоящая злая мачеха, как у Белоснежки, Золушки, Элизы! Даже еще злее! И, возможно, она сама влюблена в Конрада. Очень даже похоже — иначе почему она так ненавидит Гели? Все сделала, чтобы испортить ей жизнь! Даже вышла замуж за Хельмута. Чтобы подобраться поближе и действовать наверняка.

…Возможно, этот замок в Карпатах послан Гели и Конраду самой судьбой. Той самой судьбой, которая предназначила их друг другу. Замок — романтическое место, и более уединенное, нежели дворец Гогенцоллернов. И Гели уже не пятнадцать. Да, в Дрезден они вернутся женихом и невестой! А может быть, даже молодоженами.

Странно, но приход национал-социалистов к власти и все, что за этим последовало, очень долго воспринималось семейством Фишеров, как «временные неудобства». Они были уверены, что, как только новая власть «утвердится», преследования евреев прекратятся, потому как это было бы «просто логично», ибо преследовать всех до единого представителей определенной нации, невзирая на пользу, приносимую стране каждым из них, «просто бессмысленно, нелепо и, наконец, невыгодно!». Друзья и знакомые уезжали — в Польшу, в Голландию, в Англию, во Францию, в США. Фишеры ходили провожать и смотрели на отъезжающих с сочувствием. Они были абсолютно уверены, что очень скоро Гитлер усмирит «коричневых» и все вернется на круги своя, ибо всем людям на свете хочется жить в мире и покое, и немцы никак не могут быть исключением. И в любом случае — Фишеры были спокойны за себя, потому что их Аарон был женат на немке, на внучке знаменитого доктора Гисслера, их Аарон работал ассистентом в лаборатории Гисслера, а значит — семью Аарона никак не могло коснуться все то, чего так боялись другие евреи. Пожалуй, из них из всех тревожился только сам Аарон. Потому что он замечал: знакомые неевреи перестали приглашать в гости не только их с Лизелоттой, но даже одну Лизелотту, без мужа! К тому же доктор Гисслер начал заговаривать с ним о необходимости «временного» перемещения семейства Фишеров за пределы Германии. При этом как бы само собой разумеющимся было, что Лизелотта останется с дедом. Иногда Аарону приходила мысль, что, возможно, им следовало бы поступить именно так — для общего блага. Но Лизелотта и слышать не хотела о разлуке. А родители — об отъезде. И они оставались. Ждали чего-то. Каких-то благих перемен.

После «ночи длинных ножей» 30 июня 1934 года, когда были уничтожены сторонники Рема и вся Германия застыла, потрясенная произошедшим, в семействе Фишеров вздохнули с облегчением и целых две недели Мордехай и Голда твердили, что долгожданное избавление от «коричневых» наконец-то случилось, что теперь Германия вернется к прежнему мирному существованию. Но отношение к евреям отчего-то становилось все хуже и хуже.

Доктор Гисслер заговорил о необходимости развода Лизелотты и Аарона. Лизелотта вернет себе девичью фамилию и малыш Михель тоже будет носить фамилию «Гисслер». А семейство Фишеров покинет страну!

Тогда Лизелотта страшно поссорилась с дедом и отказалась впредь приходить к нему в гости. В ответ Гисслер уволил Аарона. Правда, Аарона тут же взяли на работу в католический госпиталь для малоимущих. Да и бедствовать Фишерам пока не приходилось — они были богаты.

Лизелотта не общалась с дедом год — до сентября 1935 года, когда в Нюрнберге были утверждены новые расовые законы, согласно которым ее брак с Аароном являлся расовым преступлением. Доктор Гисслер сам приехал к Фишерам и долго объяснял Лизелотте происходящее — в самых что ни на есть жестких формулировках. Лизелотта пришла в ужас, но отказалась расстаться с Аароном. Жизнь в доме деда казалась ей мрачным кошмаром — особенно теперь, когда она оттаяла душой в теплом, в любвеобильном семействе Фишеров. Лизелотта не хотела жить без них. И малышу Мойше в доме Гисслера тоже будет плохо.

Доктор Гисслер выслушал внучку и заявил, что «умывает руки». Он не будет ставить под угрозу свою научную карьеру и судьбу своих исследований ради ее «капризов». Он отказывается от нее и больше не желает ничего знать о ней.

И действительно — больше дед никогда не подавал вестей о себе.

А Фишеры, обсудив ситуацию, решили-таки уехать в Польшу, где у Голды была столь же обеспеченная родня.

Они поселились в Кракове и прожили четыре относительно спокойных и даже счастливых года. Лизелотта наконец-то вздохнула спокойно: в Германии все чаще арестовывали немок, нарушивших расовый закон, и выставляли к позорному столбу с обритой наголо головой и повешенной на грудь доской с надписью: «Я любила еврея» или «Я любила поляка». Михель, которого теперь все называли только «Мойше» и никак иначе, пошел в школу и делал значительные успехи: он был очень умным мальчиком и все Фишеры им очень гордились. Михель успел отучиться два полных учебных года, когда 1 сентября 1939 года немецкие войска вошли в Польшу. Последовало установление новых расовых законов на новой немецкой территории. Фишеры вместе со всеми родственниками, друзьями и знакомыми оказались в гетто. Аарон умолял Лизелотту развестись с ним и обратиться к доктору Гисслеру с просьбой о помощи. Но Лизелотта проявила упрямство. Она хотела быть «со своей семьей». То же самое сказала она и коменданту гетто, когда он вызвал ее к себе и предложил подписать бумаги, благодаря которым она могла бы вернуться в Германию «раскаявшейся» и свободной… Правда, без ребенка. Ребенок считался расово неполноценным и должен был разделить судьбу отца. Наверное, если бы она обратилась-таки к деду, он смог бы вытащить и ее, и Михеля. Но Лизелотта действительно хотела оставаться с Фишерами! Пусть в одной тесной комнатке на шестерых, пусть в холоде, голоде, грязи и дискомфорте… Но с любимыми людьми. А из всей семьи один только Аарон считал, что ей и Михелю надо спасаться, пока не поздно. Остальные Фишеры — Эстер, Голда и Мордехай — втайне надеялись, что Гисслер все-таки смягчится и спасет ради своей внучки их всех! Даже когда в 1941 году их вместе с большой партией других невезучих перевели из большого Краковского гетто в маленькое Виленское, где порядки были гораздо строже, а обращение с заключенными куда более жестоким, — даже тогда они продолжали надеяться. И Лизелотта надеялась вместе с ними. Правда, она слишком хорошо знала дедушку, чтобы надеяться, будто он их спасет. Она просто надеялась, что все как-нибудь обойдется, если все они будут оставаться вместе.