Ника Ракитина - Радуга (Мой далекий берег)

Молния взорвалась над домом, заставив его содрогнуться до корней. Застучали по черепице кирпичи разбитой трубы. Обрушился град. Ветер с корнем вырвал вековые осокори в саду. А потом наступило утро.

Солнечный луч прокрался в комнату робко и даже виновато — ведь пускать его не хотели! Покачал тени листьев на полу, заглянул в кувшин с водой для умывания, запнулся о завиток зеркальной рамы, обогнул брошенную одежду и пелены и неуверенно прикоснулся к мужскому плечу. Ястреб вскочил, словно и не спал, и тут же зашипел сквозь зубы: ожоги и царапины напомнили о себе непереносимой болью. Он взял с печной полки чашу с вином и пил большими глотками, руки тряслись, он ухмылялся, шипел, когда вино проливалось на израненную грудь. После в ход пошла бутыль с льняным маслом.

Государыня продолжала спать, когда Ястреб, точно завершая ритуал, бинтовал щедро промасленным полотном ее тело, несмотря на обожженные руки, аккуратно и точно накладывая каждый виток. Солнечный зайчик сердито дулся в уголке. Ястреб нагнулся поцеловать спящую, когда двери заколотились от стука. Он с мечом встал на пороге, резко рванул створку на себя. Гостиничный слуга охнул, перепугавшись не меча, а его вида — вздувшихся красных рубцов на широкой груди.

— Ми-милостивец… к в-вам…

— Там паутинник, — объяснила из коридора совершенно одетая, сумрачная Сольвега. — Ночью был трясун и град, крыши посрывало. Они думают, мы виноваты.

— Оч-чень хорошо, — осклабился Ястреб. — Сейчас выйду. А вы на конюшню, берите самых лучших…

— Конокра…

— Я всегда плачу за то, что бью, — Ястреб переступил через ноги растянувшегося слуги. — Давай, Сольвега!

Он легко, танцуя, сбежал по лестнице. Мышами метнулись в стороны какие-то люди. Ястреб рубанул ожидающий на крыльце почти человеческий силуэт. Успел закрыться от вспышки дверью. Сталь меча вишнево светилась, черен жег и без того обожженную ладонь.

— Ходу, детки, ходу! Верхом не ездил, понимаете…

Истосковавшиеся по скачке кони шутя перепрыгнули хлипкий заборчик, задами гостиницы вымкнулись на кривую уличку, простучали под брамой и по подъемному, прикипевшему к берегам рва мостику. Лови ветра в поле…

Женщина смотрела в воду. Ручей струился, как атласная лошадиная шкура. Сквозь нее проступали песок… яркие камушки. Крупная рыба замерла в хрустале. Слабо пошевеливала плавниками, светила серебристо-серой в пятнышках спинкой. Форель. Солнечные блики, скольжение придонных трав… Женщина вдруг перегнулась пополам, зажимая рот перевязанными ладонями.

— А-а-а!!.

Крик разметал кусты, разодрал вечерние тени, заставил умолкнуть жабий хор.

Савва, криво поставив истертые скачкой ноги, пробовал дотянуться до веревки, а она крутилась, как живая, и вместе с ней крутилось тело Сашки. Андрей подпрыгнул, рубанул ножом, Ястреб поймал висельника. Беспощадно давил скрещенными ладонями остановившееся сердце. Андрей, отодвинув высунутый язык, припал губами к Сашкиному рту.

— Что? Что здесь?! — добивалась перепуганная Сёрен.

— Сашка повесился.

На полянке был короткий ад.

И когда Сашка хрипло, но самостоятельно вздохнул, девушки, и Микитка за компанию, разразились слезами. А Ястреб сделал три коротких шага и упал под березой, прямо под веревочным обрезком. Серый, как небеленое полотно.

Сольвега кинулась перевязывать Сашке грудь — ребра ему все-тки здорово помяли; обмотала холстиной и лубом шею. А когда закончила, подошел Лэти и рывком поставил Сашку на ноги.

— Идем. И вы тоже.

— Эй! Ему нельзя! — крикнула Сольвега.

Лэти кивнул головой куда-то в сторону Ястреба и государыни.

Мужчины отошли совсем недалеко, за пахнущий кислыми яблоками ивняк. Лэти швырнул на траву свой серый плащ. Срезал лозовую ветку, ошкурил.

— Снимай штаны.

Сашка стоял перед ним потный и недоумевающий. Тогда Лэти одним коротким движением, как перед тем ветку, перерезал гашник, и штаны опали, скрутив Сашке ноги.

— Ложись.

— Д-да в-вы что… — заикнулся Савва. Один взгляд проводника заставил его заткнуться.

Сашку разложили на плаще, Тумаш придавил ему плечи, Андрей уселся на ноги. А Лэти без злобы перетянул лозиной голый зад. Отсчитал десять ударов, переломил прут, отбросил. И, не оглядываясь, ушел. Ушли и остальные. Савва полез было с жалостью, но Сашка взглянул так, что слезы утирать расхотелось.

Сашка очнулся от того, что кто-то смазывал болезненно ноющие рубцы. Откачнулся. Кровь с прокушенной губы окрасила траву.

— Уй-ди…

Он отшвырнул и плащ Лэти, и целительную руку. Извернулся, опрокинув горшок с мазью. В сумерках увидел две полные луны — голые колени Сёрен. Девушка плакала.

— Уйди. Тошно…

Несмотря на сопротивление, она сжимала в ладонях его мокрые то ли от росы, то ли от слез щеки:

— Что же ты… ты же не себя… ты нас…

Словно колеблясь, закусила кончик косы.

— Она сорвала бинты. Ей же нельзя — на свет. А Ястреб…

Сашка сделался малиновым — щеки, уши, грудь… это было видно даже в сумерках. Сёрен подобрала горшок, встала. Луны коленей светили у лица. Пахли яблоками и крапивой. Потом опала плахта, и стало темно.

Юрий Крадок сидел над кувшином вина, сжимая голову обеими руками, как будто она вот-вот могла развалиться от напора чувств, словно спелая тыква.

— Дед, ну если бы я знал… дед…

— Если ты больше ничего не можешь сказать, то хотя бы покажи мне мои комнаты.

Ястреб содрал с плеча развесистый клок паутины, сдул, подкинув, с ладони:

— Не знаю уж, что Сольвега имела против кочевой жизни. Во всяком случае, там было чище.

— Но дед… но я же…

— Не знал, что я заявлюсь с черного хода? Через картину-ключ? Уж мог бы и догадаться.

Ястреб отобрал у внука кувшин и сделал большой глоток.

— Вкус у тебя отменный. Понимаю, что в доме больше ничего нет.

— Я пошлю Тильду…

— Это кто еще?

— Служанка.

Ястреб потянулся, взлохматил волосы:

— Поздновато для покупок. Утром разбуди ее пораньше, пусть прибирает. Девочки ей помогут. О, что это? — он осмотрел и даже ощупал старое, с вылезающей набивкой, тяжеленное кресло. — Сойдет, по-моему. Садись.

Знаменщик покорно уселся.

— Возьмись за подлокотники. Покрепче!

— Дед?

— Я хочу сразу сообщить, что привожу в дом жену. Леший! Плечи некуда девать?

Кувшин повалился набок. Запахло сладко и терпко, густая лужица кровью впитывалась в старые половицы.

— Ее опять тошнило.

Сольвега смотрела на Ястреба синими внимательными глазами, стоя в низу лестницы, спрятав руки под заляпанный зеленью передник. На ведьме было не идущее ей совсем платье из красной тафты, волосы укрывал проколотый высоким гребнем платок.

— Ты просил меня говорить.

— Да, девочка. Спасибо. Юрий! — позвал он. — Мне нужен хороший травник. Пойдешь…