Ника Ракитина - Радуга (Мой далекий берег)

— Просить хочешь, а меня — за нос, — немного спокойнее сказала она. — Не ем я мальчиков. Заберу иной раз, да. А ты спроси, спроси, какими они возвращаются? Ястреба своего спроси.

— Он не мой.

— А хотела бы?

Ведьма снова потянулась к бабкиному носу, но та на удивление резво отпрянула:

— Шутю! Э, капустку мою помяла…

Плеснули в глаза заскорузлые ногти. Сольвега отклонилась чудом, почуяла горячие писяги на щеке. С размаху, ладонью, ответила, своротив на сторону бабкину голову. Та сплюнула в ладошку последний желтый зуб, поразмышляла, хмыкнула… и улыбнулась.

— Ведовством пытать не буду. Э-э, кровь заговори.

Сольвега вытерла щеку ладонью, а ладонь о передник. Взяла кошелку:

— Идем.

— Ишь, гордая. Товар твой так себе, никто не позарится.

Заковыляла впереди, показывая дорогу. Но Сольвега едва за ней поспевала.

Дом оказался под стать старушенции: кривая крыша, обломанная сверху труба, поросль ромашки за наличниками. В двери позеленевший медный замок. Старая Луна вытащила из одежек тяжелый ключ с вычурной бородкой. Долго возилась, отпирая… Внутри все было не так. Высокие своды рождали эхо, на натертый до зеркального блеска пол боязно было ступать. Пригнанные плитки, резная мебель из шужемской березы, шелковые обои с чистого тона парсунами. И посреди нижней залы точеная из темного дерева прялка. Крячет маховое колесо, постукивает пяточка, точно каблучок невидимой пряхи жмет на нее, отбивая по плиткам. Крутится пустое веретено. Потому что там, где должен быть гребень с куделей — овальная вмятина в дереве.

— Ну что, попробуешь? Спрядешь нам судьбу?

Сольвега вздрогнула. Луна хихикала сбоку, пытливо заглядывая в глаза. Голова ее мелко тряслась. Мозолистым пальцем приласкала старуха точеное дерево.

— Трех вещей не хватает, милая. Гребешка для этой прялки, лунной ночки да мастерицы.

— Е-есть…

Выговорилось хрипло, будто корявые пальцы надавили, оглаживая, горло.

Старуха глянула хитро:

— Уж не ты ли?

— Скажи, баушка, отчего ты проснулась? — голос возвращался, делался звучным и сочным, как вишни на июльском дереве.

— Сроки пришли.

— Уж ли? — невольно передразнила ведьма. — Спать тебе и спать, а не мальчишек щипать по заугольям.

— П-ш-ш!!.. — слюна брызнула со стянутых суровой ниткой губ. — Доплачешься у меня…

Старуха резко отвернулась от прялки, точно разом потеряв к ней интерес, поплыла — дивно, но, именно, поплыла по крутым сходам наверх. Сольвега, пошла за нею, обогнув коловорот на изрядном расстоянии, скомкав пальцы правой руки на переднике, насквозь, так, что на ладони прорезались кровавые лунки от ногтей. Только бы сама собой не рванулась куда не след рука.

Грубая, не по-старчески сильная пощечина заставила Сольвегу очнуться.

— Ну что, не нагляделась еще? За просмотр-то деньги берут, — ухмыльнулась Старая Луна, выливая воду, в которой показывала прошлое. — Чем отдавать будешь? Служанкой ко мне пойдешь? Так поломойки мне не нужны, — она подтолкнула молодую ведьму в красном платье к перилам. Внизу, разъезжая на щетках вокруг волшебной прялки ловко и даже как бы грациозно натирал полы солидный барсук. Сольвега тихонько фыркнула. Луна на Ущербе посмотрела с неодобрением на ее пышную грудь. Еще раз подпихнула в бок, чтобы убиралась поскорее. Бросила:

— Платье-то смени. Тебе блекитное [22] Блекитное — голубое. к волосам и глазищам, а ты жаром в очи пырхаешь.

— А как… а дальше что…

— Разговорилась, ишь, — поджала беззубый рот старуха. — Сперва обещанное исполни.

Досадуя на себя, спрятала Сольвега под передник исцарапанную правую ладонь, притиснула сверху левой для надежности и стала спускаться. Взгляд Луны точно толкал ее в спину. И шипел ворчливый голос:

— Как бы не каялась… за чужую судьбу. Молодая Луна — почка едва распустившаяся, у нее другая любовь… Не та, что подружка твоя хочет. Слышь, Сольвега?

Ведьма резко обернулась, поймав старуху глазами:

— Откуда знаешь?!

Старая Луна хихикнула:

— Я — знаю, Дева — видит, Матери — исполнять.

И ее похожая на пивной котел голова затряслась то ли от смеха, то ли от старости.

Отжав разбухшую дверь, сражаясь с высокой тяжелой бельевой корзиной, Сёрен боком выпала на чердак. И сразу же до щиколоток провалилась в устилавшие его для тепла опилки. Узкие окна, прорезанные в основании крыши, затянула дождевая муть. На чердаке было почти темно. Только время от времени темноту раздирали молнии и, словно сырое белье, хлопал гром. Чердак пахнул трухой. И влагой: почти так же, как свежевыстиранное белье в корзине, которое пришлось наспех сдирать с веревок на заднем дворе, чтобы не промокло под грозой. Сёрен с облегчением опустила корзину и сняла с плеча кольцо мокрой веревки. И только тогда ощутила присутствие постороннего. Не дыхание и не сердцебиение — их благополучно заглушала дробь капель по черепице. Сёрен близоруко сощурилась:

— Кто?..

Вздох был коротким, как стон.

— Это ты… — отвернувшись к окну, Сашка пожал тощими плечами. Сёрен решила, что тяготит его, и заторопилась. Молнии сверкали над Кромой, отражаясь в мокрых черепицах, как в зеркалах. Их пляска завораживала.

Девушка между тем нащупала ржавую скобу на стене, затянула на ней веревочный узел. И стала высматривать при вспышках, куда бы еще закрепить веревку.

— Сёрен, — обернувшись, позвал Сашка. Рубаха на его груди, лицо, волосы промокли насквозь. Он отер лицо локтем. Усмехнулся. Сёрен удивилась, что видит его так отчетливо. И застыла. Сашка держал меж ладонями круглую золотую молнию. Перекатывая слегка, будто горячий корень земляного дерева. Упал под ноги Сёрен конец веревки.

— П-пожар б-будет, — она чувствовала, что голос звучит жалко, страх тугим комком закупорил горло.

— Нет, — Сашка широким взмахом отправил молнию за окно. — Не бойся меня.

Он закрепил веревку, несколько раз протянув ее через чердак. Стал вынимать из корзины и развешивать белье — аккуратно, точно прилежная хозяйка. Сёрен, оттаяв, принялась ему помогать. И молчала.

— Ты не думай… — Сашка в упор взглянул на нее синими глазами — лишь чуть менее яркими, чем у самой девушки. Потянулся к веревке, их плечи соприкоснулись. Плечо Сашки оказалось теплым и твердым. И Сёрен разревелась.

Она вытерла лицо жестким передником, от чего разгорелись щеки.

— Знаешь… Сольвега…

— Что?

— Нашла покупателя на зеркальце. Велела мне идти. А я Кромы не знаю.

— Зачем? — спросил Сашка. Казалось, он только сейчас почувствовал, что промок. Вздрогнул, обхватил накрест руками плечи. И опустил голову.

— Едоков в доме сколько, мужики да кони, Ястребу дозвол на лечьбу не дают… — девушка поняла, что повторяет Сольвегу слово в слово, и осеклась.