Надежда Ожигина - Путь между

— Это он! Это он! Мое сердце не лжет! Это он! Ползай перед ним, Мальтина, ноги целуй! Это он! Господин среброрукий, не оставь в беде, спаси и сохрани!

Эйви-Эйви скривился и отшатнулся, увлекая за собой короля, дернулся, словно бежать собрался. Женщина, своей товаркой названная Мальтиной, не дотянулась до него, ухватила за ноги Денхольма, обняла, ткнулась в колени, зарыдала.

Сердце короля дрогнуло, и он, ничего не понимая, нагнулся, поднимая несчастную с колен, прижимая к себе, вытирая слезы…

— Кто вы, сударыня? — спросил он с участием, успевая схватить заостренный конец посоха, удержать норовящего скрыться проводника. — Мой друг чем-нибудь вас обидел?

— Вы добрый, господин! — тихо всхлипнула Мальтина и вдруг снова зарыдала в голос: — Уговорите вашего друга мне помочь!

— Чем я могу тебе помочь, женщина? — мрачно и несколько злобно выдавил, как плюнул, Эйви-Эйви. — Твоя подруга меня с кем-то спутала? У меня нет ни денег, ни оружия. Сил и желания у меня тоже нет…

— Спутала? — взвилась на дыбы пожилая матрона. — Тебя с твоим шрамом спутать мудрено! Да и браслеты на руках приметные! Одиннадцать лет назад ты поставил на ноги моего мужа, успевшего вступить в беседу с одним из Йоттеевых слуг! Тогда ты, правда, был значительно моложе… Но, — предупредила она готовые сорваться возражения, — старость — не молодость, дело наживное!

— Ваш друг — великий Целитель, господин! — выла, как безумная, Мальтина. — Уговорите его, упросите! Пусть берет все, что у меня есть, но спасет мою крошку, моего сыночка! Свет очей моих, радость жизни… — остальное утонуло в неразборчивом причитании.

— Ты ведь можешь ей помочь, правда, Эй-Эй? — строго спросил король, испепеляя проводника гневным взглядом. — Как бы тебя ни называли и с кем бы тебя ни путали, да?

— Как скажете, господин, — голосом, полным бессильной злобы и бесконечной усталости, ответил Эйви-Эйви, крепко сжимая руку несчастной матери, отчего истеричные рыдания утихли сами собой. — Веди! — приказал он матроне и добавил тихо: — Змея многопомнящая!

Все еще не в силах поверить своей удаче, Мальтина заторопилась, путаясь в юбке и лабиринте петляющих улиц. На миг замерла перед дверью, словно испугавшись едва заметного ветерка, схожего с призрачным дыханием Смерти… Толкнула туго заскрипевшую створку…

Звериным прыжком мимо нее пролетел проводник. Король еле поспевал за ним, мимоходом удивляясь безошибочному чутью, с каким находил бывший целитель нужные коридоры. Следом за проводником ворвался он в низенькую комнатку, где возле жаркого камина спал в кроватке совсем крошечный мальчуган, успел уловить его хриплое, прерывистое дыхание и по-настоящему испугаться за истончившуюся Нить…

Что-то ударило Эйви-Эйви. Злобная, неистовая Сила откинула его от колыбели, заставляя согнуться пополам, размазала по стене… Проводник закашлялся кровью, пачкая пол, откатился в сторону, словно уворачиваясь, мягко вскочил на ноги, привычно к самому уху отводя посох. Король перехватил его взгляд, в котором жил лишь один приказ, убивая остальные чувства, обнажил меч, широким полукругом полил пол возле колыбели из пузатого, затейливо украшенного кувшина… Все правильно, живой огонь и вода хоть ненадолго, но удержат демона…

Он стоял и защищал своим телом чужого ребенка, король огромного государства, хранящего Мир от Той, За Которой Нет Трех, стоял и не думал о собственной жизни. А в тесной комнатушке с узкими окнами, больше похожими на бойницы, шла битва.

И один из противников был невидим. А значит, почти неуязвим.

На пороге комнаты показались запыхавшиеся подруги. И заорали от ужаса.

— Оборотня бесноватого привели! — вопила матрона.

— Он душу сына моего выпьет! — вторила ей Мальтина.

И прежде чем король успел опомниться, выхватили из-за поясов короткие мечи, слаженно и умело атакуя теряющего силы проводника.

— Берегись, Эй-Эй! — Крик Денхольма заметался между стен пойманным зверем.

Знаменитый фиолетовый посох отразил двойной выпад, Эйви-Эйви круто развернулся, одним мощным броском выкидывая ополоумевших прочь из комнаты, подставляя спину под безжалостный удар невидимки. Король дернулся вперед, выставляя меч, почти не надеясь успеть, угадать момент атаки…

Он успел. Он отвел смертельный клинок демона, оставивший на спине проводника лишь слабую царапину. Он удержал, хотя разом онемели руки и сделавшийся непомерно тяжелым меч едва не выскользнул из пальцев, пригибая к самому полу…

Порядком помятый Эйви-Эйви, захлопнувший дверь перед самым носом впавших в неистовство женщин, сплевывая вместе с кровью вязь причудливых заклинаний прыгнул за спину Денхольма, оттаскивая его к колыбели и бормоча в крайнем изумлении:

— Чего он так пристал, интересно? Совсем сбрендил, против всех обычаев попер… А! — Он склонился над кроваткой, с трудом переводя дыхание. — Судьба у мальчонки больно высока, славный полководец вырастет… А вот кого поведет неизвестно. Равно отмерено и Света, и Тьмы. И Пустоты… Ты, господин, мечом-то зазря не махай, разозлишь еще, а к тебе и так интерес особый… Минут пять продержимся, а там как Боги рассудят… Ну-ка, маленький, посмотрим, что у тебя… Делов-то! Жаль, лютню забыл… Ну да ладно, и так сойдет!

Проводник аккуратно размотал пеленки, ласково погладил сморщенное и странно скрюченное, словно кем-то выжатое, тельце. И неожиданно запел, перебирая пальцами, как если бы сучил суровую нить:

Король долго потом перебирал строки этого странного заклинания, вернувшего жизнь маленькому ребенку, как величайшую драгоценность, доставшуюся ему в дороге. Намного позже, в перепавшие им короткие минуты вполне заслуженного отдыха, вместе с Санди они вооружились лютней и перевели эту простенькую колыбельную с Небесного Наречия на элринно. И подивились своему творению:

Боль уходит. Ее низложили В этом теле и этой душе. Боги Тени оружье сложили… Боль уходит. Исчезла уже… Возвращаются силы и аппетит, Так зачем же ты плачешь, глупыш? Пусть отныне лишь радостный смех твой звенит! Вот и все! Ты здоров, мой малыш!

А пока… Проводник замолчал, с видимым удовольствием прислушиваясь к ровному дыханию мальчонки и любуясь розовым цветом его ровненького тела.

— Жить будет, — приговорил он, потом нахмурился, словно вспоминая о чем-то, резким движением сдернул с королевского плаща Булавку Эксара.

Король не успел ни удивиться, ни возмутиться. И даже испугаться за только что спасенного ребенка не успел. Лишь следил, как проводник твердыми, безжалостными штрихами выцарапывает на нежной коже, смахивая проступающую кровь, копию собственной татуировки: перевернутый треугольник и стрелу. Младенец заверещал от боли и обиды, завопил, как добрый боевой рог, усиливая безумство колотящих в двери женщин, а потом смолк, лыбясь и пуская пузыри под теплыми руками Эйви-Эйви.