Надежда Ожигина - Путь между

— А ты стремишься к моему финалу? — горькая улыбка тронула по-прежнему размазанные, нечеткие губы. — Но зачем?

— Я хочу быть готовым к встрече с Гортом, брат! Я должен его найти!

— Не суетись, Денхэ. Он сам тебя ищет. На ловца и зверь, на зверя — ловец!

— Не говори так, молчи! Это слова Старухи! Тебе нельзя!

— Да, так говорит Вешшу. Она — Глашатай Небытия, в словах Ее — доля страшной истины.

— Молчи!

— Молчу. Все равно мне пора…

— Не уходи! Подожди! Когда же мы снова встретимся?!

— Быть может, даже раньше, чем ты думаешь…

— Не уходи!

— Не ухожу, — в голосе недоумение и опаска. — Ты это… Вставай, куманек, хватит дрыхнуть! Эйви-Эйви тебя битый час будил. Уже надулся, рукой махнул. А в глазах — надежда прямо-таки волчья: вдруг передумал! вдруг не пойдешь!

— Как это передумал? — подпрыгнул на месте король и завопил, потирая попавшее на шишку седалище. — Куда это не пойду?! Завтракать, и в дорогу! Вещи собирать!

— Уже собраны!

— Веревки сматывать!

— Уже смотаны!

— Котелок вылизывать!

— Это мы, братец, мигом! Это у нас запросто!

Король нырнул в прохладную каменную ванну, смывая остатки сна, осевшие в голове липкой паутиной страха перед пророчеством. Оставалось надеяться, что брат брату плохого не пожелает. Горт идет по его следу? Зачем? И не развернуться ли, наконец, чтобы столкнуться лицом к лицу? Они с братом встретятся раньше, чем он думает? Не Смертью ли веет от этих вроде бы приветливых слов? И Йоркхельд ли их произнес? Словно Сама Вешшу позаимствовала его голос! А вдруг… Вдруг он встретится с братом не во сне, в реальной жизни!

С братом, отпущенным на поруки Той, За Которой Нет Трех!

С братом, вернувшимся разрушить предавший его мир!

Что тогда?

Вода из Цейр-Касторота окутала мысли, остудила воспаленную голову.

— Что толку гадать? — пели живительные струи.

— Ничего уже не изменить! — вторили им изумрудные листья.

— Все будет, как и должно быть… — кивали головами седые горы.

И король кивнул в ответ:

— Как рассудят Всемогущие Боги.

И пошел к костру, к зазывно размахивающему ложкой Санди, к печальному проводнику, торопливо скрипящему карандашом по листам неизменной книжицы в охристом переплете.

Через час они взяли приступом первые отроги, вгрызаясь в нахоженные тропы. Еще через два часа, приветствуя вставшее над деревьями солнце, одолели кряжистый выступ, на котором залегли чуть дыша, заранее согласные на скромную могилку. Но окаменевший сердцем проводник поднял их минут через пятнадцать, превратив свой посох в палку для битья по пяткам. Король и шут глотнули какого-то зелья и воя в голос, продолжили восхождение.

Этот день запомнился Денхольму, будто смазанный неверной туманной дымкой.

Он помнил, как они лепились по краю обрыва, перебирая трясущимися ногами на узком карнизе, поминутно забывая о предостережении не смотреть вниз…

И помнил недоумение при виде отвесной стены, на ощупь гладкой и скользкой. И удивление, граничащее с ужасом, когда на все корки честящий гномов старик пополз верх, словно многоногое насекомое, всем телом прилегая к скальной породе, находя еле приметные выбоинки, цепляясь, вбивая крюки и скобы, по которым с кряхтением поднимались они с Санди…

Он помнил изощренную ругань Эйви-Эйви, недосчитавшегося крюка, ускользнувшего от зорких глаз Санди и забытого в стене при подъеме…

А еще вспоминались холод и боль в сведенных руках, и новая порция отвара из маленькой фляжки, и постоянно отключавшееся сознание…

Он помнил непрерывно портящееся настроение гор, хмурых и озлобленных. И маленькое белое солнце, трусливо сбежавшее за снеговую тучу, видел во сне многие годы спустя…

А вот краткие мгновения отдыха и куски заиндевевшей пищи помнил плохо, вообще не помнил, честно говоря, словно сознание не выдерживало нагрузки, срываясь в пропасть беспамятства…

Проводник гнал их вперед, не давая расслабиться, не позволяя сдаться.

Проводник вел их сквозь разыгравшуюся метель с упорством приговоренного к смерти, роющего подкоп под толстые крепостные стены: малы шансы, рассвет близок, но лишь бы делать, лишь бы не сидеть, томясь ожиданием!

И король, впитывая упрямство и безрассудство старика, вставал снова и снова, шел след в след, висел над пропастями, цепляясь за камни потерявшими чувствительность пальцами…

Он помнил… Плохо ли, хорошо ли, но помнил слепящий глаза снег, белесую пелену вокруг себя и тонкий веревочный мостик связки, соединивший его, оглохшего от ужаса и одиночества, с сильной рукой, сжимающей спасительный посох…

А потом — провал. И, как ни тужься, не восстановить, когда и как впервые мелькнули над его обмороженной головой низкие заледеневшие своды. И какой добрый волшебник запалил костерок, колдовской костерок из темных камней, каким чудом в его руках оказалась миска с горячей похлебкой…

Но он вспоминал живительное тепло, охватившее потерявшую веру душу, разогнавшее застывшую кровь. И вой пурги где-то далеко, за толщей снега и льда, за крепкой грудой камней рукотворной пещеры. И тихие звуки лютни, повелевающие надеяться и жить…

Эйви-Эйви пел непонятные, но величественные гномьи баллады, гимны былых побед, предчувствия новых свершений. Оттаявшие путники внимали им с благодарностью, вскидывая поникшие головы, вплетая биение сердца в торжественный ритм, зовущий идти до конца.

Тихо стало, когда старик отложил свою лютню — дивное творение эльфийских мастеров. Тихо и немного страшно. Но в измученных телах текла теперь новая кровь, заставляя вскакивать по первому зову боевых барабанов и кричать извечное: «Крахтэн каст! Уно Рогри! [14] Древний боевой клич гномов. Дословно: «Вперед, гномы! Во славу Кователя!» (гномий, одинаково во всех наречиях, кроме южного, дробящего «р» и добавляющего «э» в конце слов, за исключением имени Кователя). Но, как правило, в бою гномы редко отвлекаются на слова, и клич сокращается до простого «Крахтэн!» — «Вперёд!» !»

— Хватит лирики, — сурово приговорил Эй-Эй. — Спать. Завтра труднее будет.

Король покорно закрыл глаза, падая в пропасть мимолетных видений. Рука брата подхватила его, вынося обратно, на поверхность, и с судорожным выдохом Денхольм понял, что ночь пронеслась над землей в звенящей боевой колеснице, что встает солнце, открывая глаза сияющему дню, что просыпается набравшаяся сил пурга и что надо вставать, готовить завтрак, идти дальше…

Проводник оказался верен себе и не солгал.

Было смертельно холодно, ветер гнал снежные тучи, но обледеневшее солнце сверкало в обмороженном посиневшем небе и слепило глаза. Неприветлив к путникам был перевал Кайдана, но по сравнению с пиками Сторожевых гор тянул на радушного хозяина!