Роджер Желязны - Девять принцев Амбера

— Вполне понимаю, — ответил он. — Но на чем же мне тогда рисовать?

— У меня здесь есть стило, — сказал я (к этому времени ручка ложки здорово поистерлась и заострилась), — и мне бы хотелось, чтобы ты нарисовал эту картину на дальней стене, и я мог глядеть на нее, когда прилягу отдохнуть.

Он довольно долго молчал.

— Здесь очень плохое освещение, — заметил он наконец.

— У меня есть несколько коробков спичек, — ответил я. Я буду зажигать их по одной и держать перед вами. Если не хватит спичек, можно будет спалить даже немного соломы.

— Не могу сказать, чтобы это были идеальные условия для работы… — заворчал он.

— Знаю, — повинился я, — и заранее прошу прощения за это, великий Дворкин, но они лучшие из тех, которые я могу предложить. Картина, написанная рукой мастера, осветит мое жалкое существование и согреет меня здесь, в темнице.

Он опять ухмыльнулся.

— Хорошо. Но ты должен мне обещать, что посветишь потом еще, чтобы я мог нарисовать картинку и попасть к себе домой.

— Обещаю, — сказал я и сунул руку в карман.

У меня было три полных коробка спичек и часть четвертого. Я сунул ложку ему в руки и подвел к стене.

— Появилось ли у вас чувство инструмента? — спросил я его.

— Да это ведь заостренная ложка, верно?

— Верно. Я зажгу спичку как только вы скажете, что готовы. Вам придется рисовать быстро, потому что мой запас спичек ограничен. Половину спичек я израсходую на рисунок маяка, а вторую половину на то, что подскажет вам ваше воображение.

— Хорошо, — согласился он.

Я зажег спичку, и он начал вычерчивать линии по серой сырой стене.

Первым делом он очертил большой прямоугольник, как раму для своего наброска. Затем после нескольких быстрых четких штрихов начал вырисовываться маяк. Просто удивительно, но этот старый нелепый безумец сохранил все свое искусство.

Когда спичка догорала до половины, я плевал на пальцы левой руки и брался за уже сгоревший конец, чтобы ни одна секунда драгоценного света не пропала даром.

Первая коробка кончилась, когда он уже дорисовал башню и работал над морем и небом. Я вдохновлял его, издавая восхищенные возгласы с каждым движением его руки.

— Великолепно, просто великолепно, сказал я, когда он уже почти закончил.

Затем он заставил меня потратить еще одну спичку, потому что забыл подписать картину. К этому времени вторая коробка спичек почти иссякла.

— А сейчас давай восхищаться этой картиной вместе, — сказал он довольно.

— Если вы хотите вернуться к себе, то вам придется оставить восхищение лично мне, — ответил я. — У нас слишком мало спичек, чтобы заниматься критиканством.

Он немного поворчал, но все же подошел к другой стене и начал рисовать, едва я зажег спичку.

Он быстро набросал крошечный кабинет, стол, череп на столе, стены, заставленные книгами до самого потолка.

— Теперь хорошо, — удовлетворенно пробурчал он.

В это время третья коробка спичек кончилась, пришла очередь уже начатой четвертой.

Пришлось истратить еще шесть спичек, пока он что-то исправлял в своей картине и подписывался. Он сконцентрировался на картине, когда я зажег последнюю спичку — у меня осталось всего две — затем сделал шаг вперед и исчез.

Этой спичкой я обжегся, так что даже выронил ее из рук. Она упала на сырую солому и, зашипев, погасла.

Странное смятение чувств, обрывки беспорядочных образов, безумное злорадное торжество — меня била холодная дрожь от этого винегрета эмоций. А затем я вновь услышал его голос и почувствовал его присутствие рядом с собой. Он опять вернулся!

— Знаешь, что мне только что пришло в голову? — спросил он. — А как же ты будешь любоваться моей картиной, когда здесь так темно?

— О! Я вижу в темноте, — ответил я, Мы с ней так долго жили вместе, что даже стали друзьями.

— А-а, понимаю. Мне просто стало любопытно. Посвети-ка мне, чтобы я снова мог попасть домой.

— Хорошо, — согласился я, беря в руки предпоследнюю спичку. — Но в следующий раз, когда вы захотите навестить меня, приходите со своим собственным освещением, потому что мне светить будет нечем. Спички кончились.

— Ладно.

Я зажег спичку, он уставился на свой рисунок, подошел к нему и опять исчез.

Я быстро повернулся и посмотрел на Маяк Кабры прежде, чем спичка погасла. Да, в этом рисунке чувствовалась сила. Та самая сила.

Сослужит ли моя последняя спичка мне верную службу?

Я был уверен, что нет. Мне всегда нужно было долго концентрироваться, чтобы использовать Карту как способ побега.

Что тут можно поджечь? Солома слишком сыра и может не загореться. Это просто ужасно — иметь выход, дорогу к свободе так близко, и не иметь возможности ею воспользоваться.

Нужен был огонь, который продержится хотя бы чуть дольше спички.

Мой матрас! Льняной, набитый соломой тюфяк был высушен моим собственным теплом за долгие месяцы — эта солома уж точно будет гореть значительно лучше, да и лен тоже неплохое топливо.

Я расчистил перед собой пол до самого камня. Поискал заостренную ложку, чтобы вспороть матрац. Черт возьми этого старикашку! Дворкин унес ее с собой. В ярости я принялся раздирать матрас голыми руками.

Наконец послышался треск рвущейся ткани, и я вытащил из середины — ура! — сухую солому. Я сложил ее небольшой кучкой, а рядом положил клочья льна в качестве дополнительного топлива, если оно понадобится. Чем меньше дыма, тем лучше. Он только привлечет внимание, если вдруг мимо пройдет стражник. Однако, это маловероятно, потому что пищу мне уже принесли, а кормили здесь один раз в день.

Я зажег последнюю драгоценную спичку и заставил с ее помощью разгореться спичечный коробок, в котором она лежала. Горящий коробок я положил на солому.

Почти что ничего не вышло. Солома оказалась более мокрой, чем я предполагал, хотя я и достал ее из самой середины матраса. Но в конце-концов и в ней затеплился трепетный огонек. Для этого мне пришлось сжечь два пустых коробка, и я был очень рад, что догадался не выбросить их.

Швырнув в огонь третий пустой коробок, я выпрямился, держа солому в руках на полотне и уставился на картину.

Стена осветилась, когда пламя поднялось выше, и я сконцентрировался на башне и начал вспоминать ее. Мне показалось, что я услышал крик чайки. Подуло свежим прохладным бризом, напоенным солоноватым запахом моря, и по мере того, как я всматривался, картина постепенно становилась реальным местом.

Я бросил загоревшееся полотно на пол, и пламя утихло на минуту, затем разгорелось с новой силой. Все это время я ни на секунду не отрывал глаз от рисунка.

Волшебная сила все еще оставалась в руках великого, сумасшедшего Дворкина, потому что вскоре маяк стал таким же реальным, как и моя камера. Затем он стал единственной реальностью, а камера — всего лишь Отражением за моей спиной. Я услышал плеск волн и ощутил ласковое прикосновение полуденного солнца.