Анна Крутова - Мир. Наследники ушедших

Митя задумчиво оглядел меня, потом перевел взгляд на себя, но все же попытался настоять на своем:

- Ничего страшного, если попустим первый урок, Серпуховского итак все знают, ничего нового он нам не скажет. А вот ему придется туго. Злой Кощей - это еще цветочки, что с ним будет, когда про эту песенку услышит Змей Горыныч. Не хотелось бы мне стать свидетелем их встречи.

- Угу, - на полном автомате ответил я, - свидетелей обычно убирают.

- И кто только придумал эту песню? Как у него только язык повернулся такое спеть? Это же прямой путь в самоубийцы.

- Эта песню придумали один из наших композиторов, опенинг к одному фильму для детей... Стоять! - я не тормоз, я подождите! - Ты хочешь сказать, что у вас где-то здесь обитает настоящий трехголовый Змей Горыныч? Огромная рептилия, изрыгающая пламя?!

- Не где-то здесь, а совсем рядом, часа полтора ходу от силы. И с чего ты взял, что у него три головы? Одна, как и у всех. Где ты видел трехголового дракона?

- Я и одноголового-то, признаться, никогда не видел.

- Ничего, - Митя, не замечая внезапно охватившей меня слабости, продолжал улыбаться, - еще увидишь, он у нас будет что-то преподавать на втором курсе.

Спасибо, успокоил! Передо мной встал, ставший за прошедшее лето уже привычным, вопрос: почему мне никто не сказал? Нет, вы представьте, о такой редкости, как Змей Горыныч, пусть даже одноголовый, умолчали даже книги. Так, что еще меня ожидает интересного?!

На этой неожиданно ноте мы расстались. Я вошел в отведенную мне спальню и заинтересованно огляделся. Уютно, ничего не скажешь, хоть места и маловато. Две кровати, застеленные чистым бельем, один рабочий стол и один чайный столик, стеллаж, две длинные полки для книг и комод. В общем и целом жить можно. На одной из кроватей уже лежала моя сумка с одеждой, а на краю стола - мой ноутбук, рядом - все остальное железо. На противоположной мне стене - узкое, словно прорезь бойницы, окно, однако, в самой комнате светло, как, впрочем, и везде.

Дверь за моей спиной открылась, впуская, по-видимому, моего соседа. Я обернулся и встретился взглядом с парнем, два месяца назад вытащившим меня из тумана. Странно, что я его на линейке не увидел, подошел бы, сказал спасибо, и как бы между делом поинтересовался, почему Вера так ругалась за то, что моим спасителем стал именно он:

- А дождаться другого прохожего ты не мог? Надо было обязательно с ним идти?

Уж не знаю с чем это связанно, но очень хотелось бы узнать. Михаил, кажется, так его называл Ладислав Любимович, смерил меня презрительным взглядом, поморщился, и, обойдя меня справа, подошел к свободной кровати. Бросив на нее спортивную сумку, он развернулся и вышел, так и не произнеся ни слова. Ничего не скажешь, хорошее начало. Я вздохнул и тоже направился к двери, но тут совершенно случайно заметил зеркало и остановился, чтобы разглядеть себя. Да, красавец... преподаватели, ничтожно сумнящеся, уничтожали камни прямо над нами, так что, помимо того, что нам пришлось валяться на земле, сверху на нас сыпалась каменная крошка и пыль, что не прибавляло нам чистоты. А Михаил был чистым, словно только что из душа. И как это он умудрился? Может, он и был тем единственным студентом, не явившимся на линейку? Я напряг память, и с большим трудом все-таки вспомнил, что он стоял где-то сзади, в то время как мы протолкались в самый первый ряд.

На линейку я опоздал на целых десять минут, но при этом успел прийти третьим. Первым был сам Александр Константинович, вторым - Михаил, все остальные, еще приходили в себя и приводили себя в порядок. Когда, полчаса спустя, вся группа собралась, наконец, в аудитории, он пристально-задумчиво оглядел нас, достал из папки листок бумаги, и прочитал вслух:

- Агинский Дмитрий.

Я встал, был подвержен пристальному осмотру, результатом которого стало короткое, но очень емкое:

- Ну?

Я растерянно оглянулся, не понимая чего, собственно, он от меня ждет. Судя по лицам, не понимали этого и мои однокашники.

- Сила? Дар? Направленность?

- Огонь и воздух, - немного неуверенно ответил я, потянувшись за ручкой. Есть у меня вредная привычка - когда я нервничаю мне нужно чем-то занять руки, досталась в наследство от мамы. Только она постоянно тянет руки к своим волосам.

- Продемонстрируйте, - учитель откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди и нетерпеливо произнес: - Я жду.

Я судорожно вздохнул (никогда раньше не делал этого при свидетелях, Серафима и Сир - не в счет), закрыл глаза, мимоходом пытаясь нащупать необходимые чакры и преобразовать прану в огонь. И как это у меня тогда получилось зажечь газ?! Про огненный шар я вообще молчу, без помощи Сира мне его не сотворить. А про полеты я пока боюсь даже думать. Я сосредоточился, освобождая энергию, попытался ее сконцентрировать и освободить, как делал уже не раз. Прошло мгновение, стукнуло испуганно сердце ("Не получилось!"), еще секунда, сердце замерло, словно в предвкушении... я открыл глаза и воздел обе руки к потолку, дабы случаем не поджечь никого. И для безопасности поднялся на полметра от скамьи.

- Хорошо, - сухо произнес Александр Константинович, - но долго. Погасить сможешь?

Я честно попытался, но, как и во время первой тренировки с Сиром, безрезультатно. Огонь равномерно обхватив мои ладони, горел ровным синим пламенем. Я попытался сбить его, но единственно чего добился - прекратил парить в воздухе. Даже прекращение подачи энергии не дало никакого результата. Я беспомощно посмотрел на преподавателя.

- Садитесь. Боровиков Андрей.

Места рядом со мной в экстренном темпе освободились, только одна моя соседка, бросив на меня пренебрежительный взгляд, даже не удосужилась пошелохнуться. Тем временем знакомство продолжалось. Один за другим поднимались и демонстрировали свои Силы мои однокашники, но я не обращал на них внимания, пытаясь унять огонь. Только двое из них меня интересовали - мой сосед и девушка с моего выпускного. Хотелось бы все-таки узнать, как ее зовут. И вот, наконец:

- Радмила, - девушка встала, задумчиво посмотрела на него и ехидно спросила:

- Демонстрировать?

Александр Константинович хмыкнул, качнул головой и вернулся к списку:

- Рощин Михаил.

Никто не встал. Серпуховской удивленно посмотрел на нас и повторил:

- Рощин Михаил.

- А мне нечего демонстрировать, - отозвался мой сосед.

Мастер отложил список в сторону, встал и, подойдя к нему, заставил поднять голову и смотреть ему в глаза. В полной тишине, нарушаемой изредка шепотом однокашников, пытающих понять, что делает учитель, прошло несколько минут. Наконец, он ожил, слегка покачиваясь, вернулся к своему столу и тяжело опустился на стул.

- Шувани, значит... очень интересно... очень!

- Александр Константинович, - осторожно окликнул его кто-то из девчонок.