Александра Лисина - Время перемен. Лабиринт Безумия

— Знаешь, почему я отрекся? — неожиданно спросил он. — Знаешь, почему ушел из Леса? Почему бросил Род и семью, вопреки воле Совета?

Она с интересом покосилась.

— Именно из-за того, о чем ты говорила. Ты ведь помнишь многое из того, что знал Талларен, верно? Он поделился с тобой своей памятью, дал собственные воспоминания.

— Да. Он хотел, чтобы я знала, зачем он так поступает.

— Ты была права, девочка, — измученно вздохнул эльф. — И он тоже не обманул, когда накладывал узы, потому что мы на самом деле вымираем, как раса. Ты права во всем: мы теряем себя. Наши подруги давно утратили возможность настоящего материнства. Мы действительно медленно умираем, Белка, и это невозможно изменить! Мы не способны конкурировать ни с людьми, ни даже с гномами. Мы исчезаем с Лиары так же верно, как если бы сейчас шла война!

— А это и есть война, — невесело хмыкнула Гончая. — Ваша персональная война на выживание, в которой, как известно, все средства хороши.

Таррэн внезапно напрягся.

— Ты… видела?

— Да, — не стала отрицать Белка, и глаза ее холодно блеснули. — Я знаю, что была не единственной, кому выжгли на коже эти проклятые руны. Талларен хотел, чтобы я это знала. Прониклась теми «жертвами», которые он принес ради меня. Он хотел, чтобы я помнила, сколько времени он потратил на то, чтобы подобрать правильную комбинацию рун, которая не убила бы меня на месте, а изменила так, как было нужно ему. Я все знаю. Абсолютно все. Даже то, что никто, кроме меня, после ТАКОГО не выжил.

Таррэн внутренне похолодел. Да, он предвидел это. Чувствовал, что причина ее ненависти крылась не только в брате, но и в том, что ему в свое время НЕ помешали. Что его НЕ ОСТАНОВИЛИ, как следовало. Я (Я!!) не остановил!! Я пропустил этот ужас! Я не смог!! Если она видела то, что сотворил убитый ею наследник трона, если хоть краешком глаза подсмотрела его триумф, неожиданно превратившийся в болезненное поражение, то, значит, знает и все остальное.

Эльф прерывисто вздохнул и медленно отнял руку, не зная, имеет ли право прикасаться к ней после всего, что сделали его родичи.

— Ты был там в тот день, — сухо сообщила Белка. Без злости, без раздражения, просто констатировала факт. И он окончательно понял, что пощады не будет. — Ты видел, как они умирали. Я видела твое лицо в ЕГО памяти. Ведь так?

— Да, — неслышно согласился Таррэн.

— Ты знал, что происходит?

У эльфа по лицу пробежала болезненная судорога.

— Их было двадцать, — тихо сказал он, с трудом заставляя себя вспоминать. — Два десятка совсем юных девушек — красивых, невинных, чистых… чужих невест, оторванных от семьи и родного дома. У них не спрашивали согласия. Не спрашивали, хотят ли они стать будущим моего народа, потому что никому это просто не пришло в голову: Темный Лес никогда не ценил смертных. Людей у нас издавна считают чуть лучше животных. Вас презирают, ненавидят, вас проклинают и даже убивают… охотно. С презрением. С брезгливостью или вовсе равнодушно — Перворожденные слишком высокомерны, чтобы утруждать себя этическими нормами в отношении короткоживущих. Мы правили на Лиаре много тысячелетий, мы еще помним, как зарождалась ваша раса. Как помогали ей родиться из грязи и отбросов, из боли и пепла. Как выводили к свету, делились знаниями, как потом разошлись наши пути. Вы казались нам слабыми, беззащитными птенцами, детенышами, которые вскоре после рождения попытались укусить кормящую их руку. Не годными к сотрудничеству дикарями… прости, но это правда.

— Я знаю, — неестественно ровно сказала Белка и снова умолкла, но он хорошо почувствовал, как она напряжена и насторожена.

— Два века назад мой народ, наконец, осознал страшную истину, — печально улыбнулся эльф. — Мы, наконец-то, поняли, насколько дорого обошлась нам Эпоха Расовых Войн. Сообразили, что в этих войнах было утрачено самое дорогое, чем только можно гордиться — наше будущее, наше достояние, наша надежда. В тех боях мы потеряли почти всю молодежь.

— Не продолжай. Я хорошо знаю эту историю. И знаю также, что два века назад вы попытались исправить свою ошибку. Правда, за чужой счет.

— Да. Темный Владыка разрешил своему сыну попробовать кровосмешение — в глубокой тайне, в глубине Священной Рощи, куда заказан ход непосвященным. Он привлек к этому Хранителей Знаний, и они все (ВСЕ!!) согласились, что вопрос выживания целой расы стоит жизней нескольких смертных. Они работали много дней и ночей, пытаясь соотнести руны Изменения так, чтобы простые люди могли дать нам новых Перворожденных. Их смешивали, меняли, наносили на кожу магией, краской, а затем и самой кровью. Их вытравливали и выжигали до тех пор, пока не стало казаться, что все получается… — Таррэн крепко зажмурился, как наяву видя вереницу искаженных мукой лиц. — Они не слышали криков, не дали им ни единого шанса, они сделали то, за что в Интарисе издавна обрубают ноги по самую шею… они изувечили двадцать невинных жизней! Ради того, чтобы уничтожить одним махом, когда выяснилось, что родившиеся малыши были всего лишь полукровками!

— Талларен был в бешенстве, — оборонила Гончая, хищно сузив глаза и сжав кулаки. — Я видела его, помню его ярость. Помню, как он убивал их. Сам, одним коротким ударом в сердце, одну за другой. А потом и детей…

У нее вдруг расширились глаза, а перед внутренним взором пронеслись стремительно меняющиеся картинки: неподвижные обнаженные тела, бесстрастные лица Перворожденных, перекошенная злобой физиономия ее собственного палача, с досадой отвернувшийся Владыка, скорбные морды всего Совета Старейшин (как же! не вышло!!), крохотные окровавленные тельца — уже бездыханные. А затем — еще одно белое, как снег, лицо. Молодое, красивое, дико знакомое, но искаженное искренним ужасом и внезапным пониманием.

— Таррэн!

— Я опоздал, — горестно кивнул эльф. — Я узнал слишком поздно, ЧТО они натворили, и не успел спасти этих девочек. Меня не было в то время в Священной Роще, я учился управлять своей кровью в подземельях Иллаэра, потому что выпускать наружу силу Изиара очень опасно даже для его прямого потомка. Мне так сказали, меня заранее отправили подальше, потому что знали, что я наверняка буду против — единственный дурак, кто еще имел голос в Совете, но кого они никогда не стали бы слушать… я был мертв с рождения, меня не принимали уже тогда, я не давал им сделать этого прежде, и они не хотели, чтобы я узнал ДО ТОГО, как все закончится. Но я вышел наверх немного раньше и услышал крики… с тех пор Совет принял решение не вмешивать в это дело смертных.

Он устало прикрыл веки.

— Я сделал все, что мог, малыш. Я обвинил Совет в ереси, я ранил четверых из тех семи, что стояли и смотрели на чужую смерть… я пошел против самого Владыки, я обвинил в жестокости и его… но этого все равно оказалось недостаточно, потому что Талларен не забыл о мести. Лишь притих на время, чтобы через двести лет попробовать снова. И никто его не остановил.