Дэн Абнетт - Герой Ее Величества

Все быстро скинулись и купили О'Бау поздравительную выпивку. Накрыли главный стол. Уравнитель только принялся за дело, когда в таверну вошел высокий стройный человек и направился прямо к нему.

— Дур Танкфорд, — кивнул О'Бау, приветствуя гостя поднятым ведерком.

— Де Тонгфор, — поправил тот, подозрительно рассматривая двух поразительно избитых людей, которых выволакивали из «Кобылы». — Как дела, мой друг?

— Средней потливости, и спасибо, — ответил левиафан в человеческом обличье, дернувшись. — Что привело тебя в «Кобылу» этим вечером, мой паразитический друг?

— Драматический, — сказал де Тонгфор, присаживаясь напротив громилы. — У меня есть для тебя работа, но я не хочу обсуждать ее при таком скоплении народу.

— С этим народом не будет никакого оскопления, — ответил О'Бау, одним глотком осушив полведерка. — Таких, как мы, они не слушают. Мы тут в полной бездне гласности.

Словно для того, чтобы доказать свое мнение, великан оторвался от пива и осмотрелся. Вся таверна тут же нашла дела, требующие предельного внимания.

Де Тонгфор наклонился поближе, настолько, насколько позволяла вонь от дыхания его друга:

— Есть тут один парень в «Лебеде», французик по имени Луи Седарн. Устроился к нам лютнистом.

— И вы хотите вернуть нист?

— Какой нист?

— Который с вас слупил французик.

— Ну… — протянул де Тонгфор несколько задумчиво, но вдохновенно, — думаю, нист для нас потерян, но вот слупившего надо наказать. Летально.

— Легально? С удовольствием. Но не бесплатно.

— Дюжина соверенов тебя устроит? — спросил де Тонгфор.

— Где?

— В… этом кошельке, — ответил помощник режиссера, доставая его.

О'Бау взял мешочек, взвесил на ладони и кивнул.

— А как я его узнаю? — спросил он.

— Белокурый, наглый, модно одетый. Он разместился под куполом «Лебедя». Ты же знаешь, что такое купол?

Великан с грустью посмотрел на него:

— Я не глупый. А как бить по кумполу — знаю, и получше твоего.

В Лондон пришел рассвет, взбирающееся наверх солнце изрядно подкоптило макрельное небо. Зевая, Агнью локтем толкнул Аптила.

— Что? Что? Какого черта? — пробурлил абориген, не открывая глаз.

Буквально минуту назад он присел на скамейку из реек, но голова его была настолько тяжелой, что сейчас он вполне мог безмятежно уснуть и на кровати с гвоздями. Или даже под ней.

— Тсс! — предупредил Агнью.

Паром «Гогмагог», курсирующий по Темзе, приближался к южному берегу, и на палубе толклось довольно много вставших с рассветом погонщиков и моряков, торопящихся на корабль после увольнительной. Никто из них не уделил слуге с австралийцем никакого внимания. Розоватый свет лился вниз по реке, и грубые крикливые чайки толпились над судном. В воздухе чувствовался железистый привкус волн, разбивающихся о набережную.

— Прости, — прошептал Аптил, плотнее кутаясь в плащ, накинутый прямо на голое тело. — Забыл, где я.

— Постарайся больше не забывать, — проворчал Агнью. — А то с Маневром произойдет то же самое, что и с сэром Рупертом.

Паром подошел к причалу. Портовые матросы с явной неохотой ожидали, когда им с судна бросят канаты. «Гогмагог» закачался на волнах столь мягко, что пассажиры почти ничего не почувствовали, а потом пришвартовался с глухим ударом. Погонщики, моряки и студенты сгрудились около трапа.

— Пошли, — потянул Агнью Аптила за рукав.

Тот послушался.

— Ты сказал, мы протралим весь Лондон, пока не найдем его, но я не думал, что следует понимать это выражение буквально, — проворчал абориген, пока они тащились вниз по деревянному настилу.

— Ты же первый предложил отправиться на поиски, — ответил Агнью.

— Но я предполагал, что мы будем делать перерывы на сон и еду. Ты-то можешь протянуть на фляжке с чаем, а мне для выживания нужны регулярная пища и стационарная подушка, — возразил Аптил.

Слуга повернулся и одарил его своим самым кротким взглядом, который австралиец впитал, не обратив внимания. Набережная была холодна и безжалостна, и Аптил чувствовал себя настолько плохо, что ему хотелось умереть. Когда же он прислушался к мольбам бурчащего желудка, все стало еще хуже.

— Признаю, — немного уступил Агнью, — что пока результат наших поисков равен квадратному корню из чертова нуля. Боюсь, я теряю надежду и у меня кончились идеи, где искать нашего незадачливого хозяина.

— Прекрасно. А я теряю сознание, и у меня кончились силы. Пошли домой.

— Я действительно думал, что мы раздобудем сведения в «Звезде». И мистер де Вриэ в «Грейс Инн» казался такой надежной ниточкой… Теперь у меня осталась последняя зацепка из жизни и деяний сэра Руперта, из которой можно извлечь пользу, — сказал Агнью, вытирая покрасневший нос платком.

— Ну так пойдем домой и поспим на ней. Держу пари. Руп уже почивает в своей кровати под одеялом на Амен-стрит.

— Осталось проверить последнее место. Вот почему мы тут.

Аптил поник еще больше и принялся искать поблизости какую-нибудь швартовочную бухту, желая присесть и отдохнуть. Агнью провел его к куче корзин из-под лобстеров, и они рухнули вместе в их влажную ивовую хватку. Пожилой слуга покопался в складках плаща и достал на свет божий фляжку с плотно закрытой пробкой. Он сделал большой глоток, поморщился и передал ее Аптилу.

— Это что? — спросил пляжник.

— Пригуби…

Аптил послушался, проглотил, и его стала бить крупная дрожь. Когда она прекратилась, то абориген заметил, что пальцы на ногах так и не разжались.

— Это не чай, — с завидной точностью прокомментировал он.

— Эликсир жизни, концентрированный, — ответил Агнью, сумев наконец восстановить дыхание. — Он попадает в цель, когда другие средства потерпели поражение. Во всяком случае, когда чай потерпел поражение. Итак… последняя охота?

Аптил потянулся и встал:

— Ладно. Последняя охота, а потом домой, баиньки. А мы где?

— В Дептфорде.

— А почему?

— Единственная оставшаяся зацепка, мой титанический друг. Наш последний шанс. Если и он провалится, то мы скажем: «Ну ладно» — и навсегда позабудем о сэре Руперте.

Агнью повел закутанного в плащ аборигена вниз по набережной на пустые улицы Дептфорда. На Окстоллз-лейн не было ничего, кроме кадки для дождевой воды и спящего матроса, который промахнулся мимо койки ярдов на триста.

— Пошли, — прошептал Агнью. — Нам по этой дороге.

Окстоллз-лейн, по-змеиному извиваясь, превратилась в изрытую колеями дорогу по имени Батт-лейн. Аптил тащился по грязи за Агнью и морщился, слушая рассветный хор. Если жизнь с Рупертом Триумфом и научила его чему-нибудь, так это тому, что восход солнца и прилагающиеся к нему орнитологические распевы были верным признаком хорошей ночи, которая зашла слишком далеко. Для многих людей птичьи песни поутру были символом возрождения и пробуждения. Для Аптила же они и вторжение света означали лишь слишком большое количество выпитых бокалов.