Amargo - Хороший ученик

Свернув на соседнюю улицу, я направился мимо выстроенных вдоль тротуара автомобилей к огням центрального Лондона, сиявшим вдалеке, и вдруг понял, что такой собеседник есть, испытав при этой мысли одновременно и радость, и сожаление. В тот миг я показался себе жалким, отчаявшимся типом, который гоняется за призраками прошлого, словно жертва Воскрешающего камня, плененная его видениями.

Ларс оказался прав, и Бруствер, поглощенный субботним отъездом в Италию, решил встретиться со мной на следующей неделе. В пятницу я покинул Министерство незадолго до обеда, оставив своего помощника трудиться над анализом британской внешней политики, и скоро оказался в Эллесмере, в окрестностях Манчестера. Идя вдоль пустынной улицы, по которой изредка проносились мотоциклы и старые вонючие автомобили, я пытался представить, что сейчас увижу, и подспудно желал, чтобы закон вероятности для разнообразия выбрал наименее возможный вариант.

Дом, служивший целью моих поисков, стоял в ряду десятка других строений, похожих друг на друга как две капли воды. Конец улицы упирался в обширный квартал, занятый местной ТЭЦ. Сидевший на ступенях соседнего дома мальчишка мигом забежал внутрь, завидев, как я сворачиваю к крыльцу. Звонка не было, и я, не давая себе времени на раздумье, сходу постучал в дверь.

Она открылась сразу, будто с той стороны стояли и ждали.

Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга.

— Вы к кому, сэр?

— Амикус, это я, Линг, — произнес я, на секунду ощутив жалость к стоявшему передо мной человеку. Отправляясь сюда, я специально не стал читать досье, посмотрев только адрес, где последние четыре года проживали брат и сестра Кэрроу. Их освободили из тюрьмы на несколько лет раньше срока по программе гуманизации наказания и реабилитации заключенных. Освобождение было условным — при любом нарушении многочисленных правил они отправлялись обратно в Азкабан.

Я был уверен, что Кэрроу пьет. Я помнил, каким вернулся из тюрьмы Блэк, и ожидал увидеть нечто подобное, только в гораздо более жалком варианте.

Но для человека, проведшего в Азкабане двадцать лет, Кэрроу выглядел очень неплохо. Конечно, он постарел, похудел, и четыре года на свободе не смогли этого исправить — ему было запрещено пользоваться магией, владеть палочкой и другими активными магическими предметами, — однако он следил за собой, был чисто выбрит и аккуратно одет. Как только я назвал свое имя, Кэрроу неожиданно сморщился, и глаза его заблестели.

— Линг, я… надо же, поверить не могу! — воскликнул он. — Заходи, — он отступил в коридор. — Заходи скорее. Это действительно ты?

— Действительно я.

Короткий коридор привел нас в небольшую скромную гостиную, смежную с кухней. Несмотря на старую деревянную мебель и выцветшие обои, в доме царила идеальная чистота.

— Это ты? — повторил Кэрроу, протягивая ко мне руки и словно боясь прикоснуться. Я взял его за плечи.

— Амикус, успокойся, это я. Просто пришел в гости.

Мои пессимистические ожидания не оправдались. В доме Кэрроу не было алкоголя, и оба они после тюрьмы были помешаны на чистоте и порядке. Когда первые эмоции улеглись, Амикус стал больше похож на того Кэрроу, который учил нас Темным искусствам и периодически пытался вправить мне мозги.

— Оценил иронию? — сказал он, когда мы сели у холодного камина. — Не пользоваться магией — главное условие досрочного. Еще шесть лет терпеть эту тоску. Потом, если не будет замечаний и нарушений, нам вернут палочки, но мы здесь, конечно, не останемся. Махнем с Алекто куда‑нибудь в Южную Америку — там хотя бы тепло. Подумай сам: имущество конфисковали, денег кот наплакал, что нам терять?.. — Он помолчал. — Ну а ты? Сестра говорила, ты теперь большая шишка в Министерстве? Молодец, если так. Я порадовался, когда узнал, что ты Стражей обставил — единственный, кто сумел тогда выбраться. Остальные получили сроки.

— Еще Малфоев отпустили, — заметил я.

— Верно. Про них‑то я и забыл, — хмыкнул Кэрроу. — Впрочем, неудивительно. Они ведь о нас тоже не помнят. Ты же понимаешь, к нам сейчас никто, кроме проверяющих, не ходит. Причем, заметь, все время разные. Чтобы не привыкли, наверное — не прониклись, так сказать, запретными идеями.

— Амикус, ты умеешь завоевывать внимание, так что они правильно делают.

— Брось, — Кэрроу махнул рукой. — Кого тут завоевывать! Ходят какие‑то старые перечницы да амбалы с медведя ростом. Половина соседей по–английски не говорит, а с другой и разговаривать не о чем — тупые идиоты, просаживают свое время в пивной… Одним словом, магглы, что с них взять. Я больше дома сижу, это Алекто постоянно где‑то болтается. Не знаю, кого она себе нашла в друзья? Наверняка каких‑нибудь местных. Со своими нам общаться не запрещено, хотя кто сейчас в здравом уме будет иметь с нами дело? — Он усмехнулся, словно довольный такой изоляцией; возможно, в его положении, во избежание лишних рисков, изоляция была единственно верным решением. — Вот газеты нам получать нельзя, но это формальность — Алекто все равно их где‑то достает: и "Пророк", и "Вестник", и всякую другую лабуду. Я не читаю, — он отрицательно покачал головой. — Не хочу влезать. Живу как маггл. Это, между прочим, было условием досрочного — жить без палочек, среди магглов, вести смирный образ жизни… Тошниловка, но сам понимаешь, из тюрьмы — любой ценой… Линг, так ты действительно большая шишка?

В общих чертах я рассказал, чем занимался в Легионе и что теперь делаю в Министерстве. Кэрроу внимательно слушал, а потом произнес, кивая:

— Да, всё правильно, всё верно. Это твоё. Все так считали. — Он вздохнул. — Догадываюсь, о чем ты хочешь спросить, но я ничего о нем не знаю. Среди моих соседей Тейлора не было — наверное, Стражи засунули его куда‑нибудь подальше от нас. Я общался только с теми, кому дали обычный срок, не пожизненное. Так что о твоем отце мне ничего не известно. Скажу тебе больше — когда в Азкабан вернулись дементоры, я сразу подумал: однажды Тейлору может очень не повезти. Конечно, какие‑нибудь общественные проверяющие есть и у пожизненных, но случись что, Стражи наплетут им три короба, а те не станут особо напрягаться с расследованием. Кто сейчас будет беспокоиться о преступнике, чье имя вряд ли вообще помнят… — Он запнулся, потом продолжил: — Надеюсь, ты не обижаешься, что я его так назвал? Твой отец — искусный воин и хороший командир, но он был абсолютно… — Кэрроу помахал рукой, подыскивая нужное слово, — рациональным в своей войне, в тех заданиях, которые ему давали. Тейлор никого не щадил, и не потому, что был намеренно жестоким — просто он не понимал, зачем это надо. У него и чувства‑то такого не было — жалость.

— Насчет жалости не знаю, но меня он в последней битве пощадил, — ответил я.