Владимир Васильев - Атлантида

Шекких и Лейр обменялись безмолвными взглядами. Все шло, как и было задумано. Три самые разбитные деревенские красотки, готовые крутить любовь с кем угодно — хоть бы и с господами пограничниками, — проскользнули в сарай, где доблестные воины ублажали себя выпивкой подальше от бдительного ока свирепого лейтенанта. Дорога знакомая.

При мысли о трех развеселых шлюшках Шекких испытывал нечто вроде сочувствия. Он-то знал, что девиц ожидает совсем не тот прием, на который они рассчитывали. Недолго доведется им пробыть в сарае. Собирались они вволю повеселиться со своими дружками — а взамен им придется просидеть всю праздничную ночь в погребе под недреманной охраной. Нельзя им быть в сарае: бандиты могут его поджечь. Нельзя и оставить девиц без присмотра: любая из них может нарваться на шальную стрелу, высунувшись наружу. А еще любая из них, улизнув как бы ненароком, может открыть ворота. Этого Лейр допустить не мог: бандиты должны ворваться на заставу так, как удобно ему, а вовсе не им. Времени, времени нет выяснять, не завела ли какая из девиц тайную зазнобу среди бандитов! Вот пусть все три красотки и пересидят нападение в погребе.

Девиц препроводили в погреб быстро, тихо и незаметно — а вскорости сумерки огласились пьяным женским хихиканьем, похотливыми взвизгами и дружным радостным хохотом, словно бы в сарае и впрямь тискали подвыпивших потаскушек. Хохот звучал настолько искренне, что сбил с толку даже Лейра с Шеккихом: они твердо знали, что никаких девок в сарае нет и быть не может — но откуда взялось столь неподдельное веселье?

А причина для веселья была куда как веской: ведь жеманно хихикал и кокетливо взвизгивал не кто иной, как угрюмец Динен, причем выражение вселенской мрачности не покидало его лица ни на миг. Прочие пограничники, глядя на него, помирали со смеху.

— Как ты думаешь, скоро начнется? — вполголоса спросил Шекких.

Лейр еле заметно пожал плечами.

— Не знаю, — тихо ответил он. — Обычно нападают незадолго до рассвета. Чтобы мы все вымотались, перепились и заснули беспробудно. В прошлые разы так оно и было. Может, сегодня они сменят тактику и нападут пораньше. На тот случай, если здесь не совсем кромешные дураки сидят. Если у них хоть малая опаска есть, что мы их раскусили и перед рассветом караулим на совесть, могут напасть и раньше.

Ночь сгущалась быстро. Костер, зажженный по случаю Лунноденствия, протянул полупризрачный дымный палец, почти неразличимый в темноте, пощекотал им редкие звезды и угас. Луна понемногу набирала силу, наливалась золотом — сначала медленно, потом все быстрей и быстрей. Сигнальная вышка утонула во мраке и снова вынырнула, перерезав собою надвое посветлевшее небо. Лейр мечтательно улыбнулся, запрокинул голову и завел вполголоса какую-то песню. Слов Шекких не знал, но мотив подхватил в унисон: так было нужно. Двоих ошалевших от усталости лейтенантов неожиданно развезло, и они буйствуют — на свой тихий незаметный лад. Так, как и подобает видавшим виды «шуршунчику» и «паучку». С трезвым до остекленения взглядом и умными речами на побледневших губах… вот только и трезвый их взор, и рассудительные речения как бы вроде и не к месту — разве если по этой примете и можно понять, что оба они пьяны до бесчувствия, и назавтра не вспомнят ничего, вот как есть ничего не вспомнят. А что единственный — праздника ради — глоток вина выпит давно, и в глиняные кружки из пузатых пыльных бутылок вода льется, знают только сами лейтенанты.

Лейр начал было новую песню, но на середине оборвал ее, насвистывая задумчиво, потом и вовсе примолк. Невдалеке дрогнула и тяжело закачалась листва: сова снялась с ветки, махнула неслышно крыльями и улетела. Лейр обернулся на шорох, и лунный свет плеснул ему в лицо. У Шеккиха дух занялся: Лейр был так непохож в эту минуту на самого себя, словно его подменили. Отродясь Шекких такого выражения на человеческом лице не видывал. Лейр был собой — но и не собой, человеком — но не только. Облик, который кажется бесстрастным — но лишь оттого, что на него наложили свой отпечаток иные страсти, иные волнения, человеку недоступные и непонятные. Сотни и сотни раз видел Шекких подобные лица — но то все были эльфы… или это лунный свет так причудливо переменил знакомые черты лейтенанта Лазаретной заставы? Лейр ведь человек, и видеть подобное выражение на лице человека было странно, так странно… да полно, Лейр ли это?

Лейр повернулся к Шеккиху, взглянул в глаза, его верхняя губа вздернулась вверх в беззвучном смехе — и Шекких понял с веселым ужасом, что и сам он выглядит точно так же. Губы его раздвинула ответная усмешка, и он приподнял свою глиняную чашку, как бы скрепляя этим движением только что понятое сродство.

Внезапно Лейр постучал пальцем по краю чашки. Это означало: «Готовься». Готовься? Сейчас? Вот прямо сейчас? Быть не может. На небе ни облачка, и луна до того яркая, что читать впору… с ума они, что ли, посходили, бандиты эти? Да нет, они в своем уме. И действуют правильно. Внезапная стрела безошибочно нашла свою цель — темный силуэт на сигнальной вышке. Послышалось очень тихое хлюпающее чмоканье — как будто кисель вздумал с молоком целоваться.

— Ишь, как стараются, — одними губами прошелестел Лейр. — теперь наше чучело нипочем не завопит, верно?

И точно, что не завопит. И живой пограничник, окажись он в эту ночь на вышке, не сумел бы издать предсмертного вскрика. Шеккиху ли не узнать этот еле слышный звук — сколько раз он сам спускал с тетивы заговоренные стрелы, снимая часового издалека! Даже если и промахнешься немного, беда невелика: достаточно заговоренной стреле коснуться жертвы хоть бы и оперением, и бедняга не сможет издать ни звука. Никогда. Бедное соломенное чучело на вышке совершило свой подвиг в полном и окончательном безмолвии. Шекких поспешно отвел взгляд от вышки: ему отчего-то было неловко, словно он в чем-то провинился перед безответным чучелом, — Ну, теперь началось, — шепнул он Лейру.

И точно, началось. То одна, то другая тень сгущалась, уплотнялась, поглощая тень прижавшегося к стене человека. Бандиты двигались удивительно тихо и слаженно. Видно, успели поднатореть… ничего, голубчики, недолго вам уже осталось землю собой поганить.

— Это хорошо, что они через стену полезли, а ворот не тронули, — не то подумал, не то прошептал Шекких. Нет, точно подумал: не мог он шептать в такую минуту… просто мысль эта была громкой, как ночной шепот.

Лейр с беспечной самоуверенностью мертвецки пьяного протянул руку к бутылке. То есть не совсем к бутылке, а рядом, туда, где его предположительно помутившемуся сознанию грезилась еще одна бутылка — а может, та же самая. Он пошарил в воздухе рукой, стиснул бутылочное горлышко, взметнул добычу в воздух и с грохотом опустил ее вниз, прямо на кружку.