Вадим Проскурин - Хоббит, который слишком много путешествовал

Я проснулся от жажды и немного болела голова, хорошо, что заботливая Эля вчера догадалась поставить кувшин с пивом у изголовья. А вот и она, кстати, лежит, посапывает и чему-то радостно улыбается во сне. Я опохмелился и начал размышлять о том, что узнал вчера, а в особенности о том, что узнал в самом конце.

Халфлинги, так же, как и хоббиты, живут семьями. Вот только семьи у халфлингов бывают разными. В поселениях фермеры, лесорубы и шахтеры живут в основном так же, как и хоббиты. Не совсем так же хорошо, как в Хоббитании, нет у местных жителей таких же четких и правильных законов, и не в столь полной мере у халфлингов выражено законопослушание, но все равно, у большинства халфлингов семейная жизнь более-менее пристойна по хоббичьим меркам. А вот солдаты… Солдаты не имеют постоянного дома и постоянного имущества, все, что есть у солдата – это оружие, броня, да рюкзак с неприкосновенным запасом продовольствия. Солдат не имеет своей воли, он идет туда, куда прикажет хозяин и делает то, что прикажет хозяин, не щадя ради хозяина ни своей жизни, ни чести, ни вообще ничего. Большую часть времени солдаты проводят не в походах, а в гарнизонах, они оттачивают воинское мастерство, следят за порядком в городах и поселениях, отражают набеги рейдеров и монстров, когда такие набеги случаются. Чтобы солдаты не чувствовали себя ущербными и чтобы ремесло солдата было не позорным, а почетным, каждому солдату полагается солдатка – жена не жена, шлюха не шлюха, а так, что-то среднее. Когда солдат прибывает в гарнизон, ему немедленно выделяют дом, хозяйство и солдатку как приложение. Пока солдат в гарнизоне, она ему как жена, а прикажет хозяин отправиться в поход, и уходит солдат, а солдатка его остается, ждет, когда другие солдаты придут в гарнизон. А придет солдат служить на новое место, местный староста прикажет построить для него новый дом и выдаст новую солдатку.

Вот так и получается: на первый взгляд семья, а на второй – сплошное непотребство. Солдат не привязывается к временной жене, ведь в любой момент он может отправиться в дальний путь по слову хозяина, и неизвестно еще, дойдет ли солдат живым до конца пути. Зачем впускать в сердце глубокие чувства, если знаешь, что все равно придется расставаться? Лучше уж жить так, чтобы не страдать, когда настанет время разлуки. И солдатка солдату чаще всего не столько жена, сколько рабыня, а дети не столько дети, сколько бесплатные помощники на побегушках. А то и хуже бывает…

– Юрген еще ничего, – говорила Эля, когда вчера мы бок о бок лежали под одеялом, – он, по крайней мере, Шаню не трогал, пока жива была, а вот до Юргена был у меня Фобер… я еще тогда в городе жила… так он… нет, Хэмфаст, не буду я говорить об этом, до сих пор горько и противно.

– Шаня – это кто? – спросил я.

– Дочь моя. Умерла она… уже с полгода, пожалуй, у нас тогда только-только второй василиск поселился. Гуляла в лесу, не знаю уж, чего она там делала, цветы собирала или за бабочками гонялась, вышла на поляну, не осмотревшись, и столкнулась с василиском нос к носу. А у него как раз очки сползли в очередной раз… Шаня маленькая была, худенькая, Юрген сразу же к ней бросился, а уже поздно было. Так и лежит с тех пор булыжник на краю леса.

Не знаю, как бы я отреагировал на эти слова, будь я трезв, а вчера я просто пробормотал что-то невразумительное, отвернулся от Эли и заснул. А сегодня это кажется уже совсем далеким и каким-то неважным, что ли…

Я осушил вторую кружку и поставил ее на тумбочку в изголовье кровати. Слишком громко поставил, не рассчитал. Эля немедленно открыла глаза, помотала головой и села, даже не потрудившись прикрыть одеялом обнаженную грудь.

– Ой, прости меня, Хэмфаст, – сказала она, – я ведь тебе так и не дала вчера. Не обижайся, я сейчас…

Я поспешно вскочил с кровати и потянулся за штанами. В глазах Эли проступила обида.

– Брезгуешь…

– Да ты что, Эля!

– Брезгуешь. Старая я стала. Боюсь, Юрген последним моим мужем будет. Уйдет он вместе с тварью своей, останусь я никому не нужна, одна дорога останется – на алтарь.

– Как это на алтарь? – не понял я.

– Как-как… из одного халфлинга можно получить один миллидух маны. Если правильно совершить умерщвление.

– Так это… так что, у вас жертвоприношения практикуются?

– Какие же это жертвоприношения? Это не в жертву, это чтобы ману извлечь. Разве ж это жертвоприношение?

Меня передернуло. Что за гнусный мир! И мне ведь предстоит прожить в нем всю оставшуюся жизнь! Интересно, хватит у меня сил и умения изменить этот мир? Или мне придется принять его таким, какой он есть? Лучше бы не пришлось.

Я сижу на лужайке в позе болотной кувшинки, напротив меня сидит Юрген, за ним высится гигантская туша василиска, еще один василиск пасется поодаль, он попадает в поле зрения, если сместить голову чуть правее. Я говорю Юргену:

– Ты же умеешь творить заклинания! Ты только что совершил излечение этого кузнечика, разве ты не почувствовал последовательность действий? Ты открыл его душу, проник во второй слой, получил свойство здоровья, увеличил до максимума, а потом сохранил все изменения двумя элементалами.

Юрген качает головой, скептически ухмыляясь:

– Я просто выполнил заклинание излечения, единое и неделимое. Все очень просто, Хэмфаст. Вы, хоббиты, умеете расчленять заклинания на составные части, а нам, халфлингам, это недоступно, пусть во всем остальном мы неотличимы. Я никогда не научусь высшей магии.

Он прав, и я это понимаю, но должен же я что-то сделать для того, кто спас мою жизнь! И я говорю:

– Хорошо, Юрген. Пусть я не могу научить тебя высшей магии, но я дам тебе воспользоваться ее плодами. Отныне ты неуязвим.

И я накладываю на него соответствующее заклинание.

Юрген не понимает меня.

– Отрежь себе палец, – говорю я.

Юрген смотрит на меня непонимающим взглядом, и в его глазах неверие.

– Позволь, я ударю тебя, – говорю я, – тогда ты поймешь, какое заклятие на тебя наложено.

Он медленно кивает, и я бью его кулаком в левую скулу, не очень сильно, но ощутимо. Голова Юргена резко дергается, он осторожно касается щеки, мотает головой, касается щеки еще раз. Он вытаскивает кинжал из ножен, висящих на поясе, зажмуривает глаза и… я отворачиваюсь, это слишком противно. Я слышу мерзкий хряск, тихое бормотание Юргена, несомненно, ругательство, а потом я поворачиваюсь обратно и вижу, как Юрген, широко распахнув глаза и отвалив нижнюю челюсть, смотрит на то, как у него медленно отрастает палец. Потом Юрген берет в руку отсеченный палец, вертит его туда и сюда, а потом поднимает глаза и говорит:

– Сдается мне, что теперь я твой должник.

Я стою перед василиском. Я активировал заклинание неуязвимости и каменный взгляд мне больше не страшен. Я изучаю то, что творится в душе твари.