Николай Воронков - Непослушная игрушка

На окраине городка мне под ноги неожиданно бросился какой-то чёрный комочек, оказавшийся маленькой собачкой. Немного удивлённый, присмотрелся к ней и у меня подкосились ноги. Опустившись на колени, я протянул к ней руку. Маленький чёрный той-терьер с белой грудкой крутился вокруг меня безостановочно, и непрерывно повизгивал, будто жаловался на что-то. Стоило мне чуть наклониться к нему, и он бросился облизывать мне лицо, продолжая жаловаться.

Наконец я смог выдохнуть.

— Стэфик, неужели эти сволочи и тебя притащили в этот мир?!

Тойчик, будто поняв, о чём я говорю, вдруг прижался ко мне и замер под моей рукой. У меня вообще чуть сердце не остановилось. Завёл я себе собаку года три назад, и с тех пор эта бестия с ушами больше головы не раз спасала меня от тоски своей детской непосредственностью. Потом случился этот перенос, съёмки, и я заставил себя забыть о прошлой жизни. И вдруг такое! Кому и зачем потребовалось тащить собаку? Решили меня уколоть и ударить побольнее? Хорошо, что собака не осталась одна в пустой квартире, есть кому позаботиться, но почему её притащили сюда?! И как он мог узнать меня, ведь у меня теперь другое тело?!

В задумчивости я погладил собачку по бархатной шкурке и тойчик сразу зарычал, показывая, что дружба дружбой, но фамильярности он не потерпит. Умилившись, я снова погладил его, и рык стал гораздо громче. Отскочив в сторонку, тойчик встал на задние лапки и, растопырив передние, геройски бросился на мою ладонь. Я чуть шевелил пальцами, а Стэфик, яростно рыча, пытался побороть их, загрызть. Силёнок было маловато, да и рычал он больше для проформы. Стоило отвести руку, и он тут же начинал крутить обрубком хвоста, преданно глядя на меня и ожидая продолжения игры.

Мы ещё немного «поборолись», и вскоре он, устав, улёгся рядом со мной. В задумчивости я стал поглаживать тойчика, и тот, совсем разомлев, улёгся на спину и растопырил лапки, подставляя животик для почёсывания. Глядя на него, я и сам сомлел, наслаждаясь тишиной и покоем. И ещё, пусть и маленькой, но близкой живой душой. Но счастье длилось недолго. За несколько домов от нас раздался звонкий девчоночий голос.

— Гримча, ты куда делся, маленький паршивец?

Тойчик вскочил, настороженно прислушиваясь. Оглянулся на меня, будто проверяя, не послышалось ли ему. Голос снова позвал, и Стефик посмотрел на меня, будто не зная на что решиться. Потом дёрнулся в сторону голоса, снова оглянулся, несколько раз мотнул головой, чихнул (или фыркнул), будто сердился, что я не тороплюсь бежать вместе с ним и не слушаюсь такой простой команды. Голос снова позвал, И «мой» Стефик, враз забыв и про меня, и про мои ласки, как угорелый бросился к своей настоящей хозяйке.

Не знаю, был ли это мой Стефик или просто невероятное совпадение собачьих мордашек, но для меня эта встреча стала ударом. Последней каплей, соломинкой, переломившей хребёт верблюду.

Я вдруг с нестерпимой ясностью понял, что я здесь один. Что я здесь навсегда, и обратно на Землю я уже никогда не попаду. Что у меня отобрали всё — собственное тело, родную планету, привычный мир. Всё, даже радость ощутить преданность маленькой собачки. У меня больше ничего нет.

Случайная встреча? Не верю. И намёк киношников очень прозрачный — вот видишь, даже твоя собака забыла родной мир и преданно служит своей новой хозяйке. И тебе пора. Сидеть рядышком, бросаться на тех, кого она укажет. И совершать подвиги во славу. Плевать на тебя, на твои чувства и желания. Ты — даже не актёр, ты — реквизит, который можно в любой момент переставить, заменить, а то и просто выкинуть за ненадобностью.

День, только что солнечный и тёплый, будто разом превратился в грозовые сумерки. С трудом встав, поплёлся куда глаза глядят. Мысли были такими тягостными, что хотелось только одного — напиться. Очень быстро и очень сильно. Через несколько улиц как раз была подходящая забегаловка, и я поплёлся туда. Бросив хозяину золотой, потребовал лучшего вина, и, усевшись в одиночестве за стол в углу, начал заливать в себя это глупое лекарство. Ни вкуса, ни крепости я не чувствовал. Я вообще ничего не чувствовал, кроме невыносимой тоски. Вид собачонки, стремительно убегающей от меня, стал для меня символом, что меня бросили. ВСЕ! И у меня больше ничего нет. НИЧЕГО! Я снова и снова пытался избавиться от этого воспоминания, заливая в себя вино, но картинка снова и снова возвращалась, наполняя меня тоской и болью. Не хотелось никого ни видеть, ни слышать, и голоса посетителей, случайно зашедших в таверну по каким-то своим делам, стали неприятным раздражающим уколом.

— Пошли вон — рявкнул я.

То ли меня не услышали, то ли не восприняли всерьёз, но один из вошедших что-то снова сказал, и вроде даже обидное для меня. Этого оказалось достаточным, чтобы я взбесился.

— Я же сказал — пошли вон! — заорал я, да ещё и ударил ладонью по столу. Ударил по столу, а такое впечатление, что по воде. Из под ладони плеснула волна и кольцами ударила в стороны. Посуду со столов, да и сами столы швырнуло на стены, оконное стекло разлетелось брызгами, а люди после короткого замешательства бросились в дверь.

Услышали, наконец, удовлетворённо подумал я.

— Хозяин, ещё вина!

Но тот, видимо, сбежал вместе с остальными. Пришлось вставать самому, шариться по кладовке, пытаясь найти вино. Бутылок не было, только несколько бочонков с непонятным содержимым. Пришлось выбивать донышки, зачерпывать ладошкой и пробовать. В двух оказалось масло, в четверых — вино. Я чуть засомневался, какое выбрать — самое вкусное или самое крепкое. Хотя, зачем мне вкусное? Я, что, праздновать собрался? Вернувшись в зал, взгромоздил бочонок на единственный целый стол и уселся на единственный целый стул. После этого время остановилось. Я пил, пил, пил, пытаясь залить свои мысли и ни о чём не думать.

Когда рядом возникла чья-то фигура, я долго не мог сфокусировать зрение.

— Ты кто?

Фигура приблизилась вплотную.

— Это я, Верона.

Некоторое время я пытался вспомнить кто это. Ах, да, моя хозяйка. Похожа. Почему-то после всего выпитого она показалась мне самым близким человеком на свете. Подтащив её за талию к себе, уткнулся лицом куда-то область груди и на некоторое время притих. Верона, видимо, ожидала продолжения, а я, сразу забыв про свои проблемы, просто начал засыпать, пригревшись на её груди. Верона начала тормошить меня.

— Гордан, ты устал. Пойдём домой, я тебя провожу.

Какой-то смысл в её словах был. Вот только надо допить вино, чтобы не пропало. Вылив в себя и на себя всё, что ещё оставалось на столе, попытался галантно предложить даме руку, но чуть не упал. Верона подхватила меня, мы сделали несколько шагов… А дальше я помню урывками. Вроде мы куда-то шли. Вроде потом сидели на какой-то поляне. Потом я вроде лежал, положив голову Вероне на колени и монотонно материл её, Эли и весь этот долбанный мир вообще и по частям. Верона послушно соглашалась со всеми моими словами и вроде тоже что-то добавляла, но таким ласковым, участливым тоном, что я от жалости к себе под конец просто захлюпал носом, уткнувшись ей в колени. Верона гладила меня по волосам и что-то говорила, говорила… А потом я не помню.