Вера Школьникова - Стрела на излете

Слуги внесли его в дом, осторожно уложили на кровать. Он провалился в сон, проснулся уже вечером, когда в камине горел огонь. Далара сидела на постели, накрыв его руку своей узкой ладонью:

- Вот видишь, я же говорил, что вернусь.

Она кивнула:

- Тебе не стоило уходить только для того, чтобы доказать мне, что ты вернешься.

- Я потерял силу, ты знаешь? Илана сказала: "выгорел дотла".

- Илана глупа. Не беспокойся, все вернется. Со временем. Ты не можешь перестать быть тем, кем родился.

- Ты так надежно перепутала нити, что Проклятый на пару с Творцом не в состоянии разорвать, Плетельщица. Придется нам и дальше терпеть друг друга.

Он поправлялся медленно, поначалу не было сил даже сидеть, он проводил все время в кровати, обложившись подушками, смотрел в окно. Ничего не болело, просто каждое движение требовало огромных усилий и казалось бессмысленным. Весна вспыхнула и опала лепестками жасмина и сирени, лето выдалось жаркое, снова будет засуха. Инваносу нехватка воды не угрожала - Эльвин еще пять лет назад покрыл все графство хитрой системой каналов и плотин, спасавшей и от палящего солнца, и от наводнений. Но в центральных провинциях и на Севере опять будут голодать.

Мэлин уже достаточно окреп, чтобы ранним утром, пока еще держалась утренняя прохлада, выходить в сад, но стоило солнцу выйти в зенит - возвращался в дом. Слабость тела его не беспокоила, он знал, что скоро полностью оправится и с каждым днем чувствовал себя пусть ненамного, но лучше. Но потеря магической силы пугала - он словно одновременно ослеп, оглох и утратил способность чувствовать. Жизнь потеряла краски. Если простые смертные видят окружающий мир именно так, в тусклой удушливой дымке, то он должен быть благодарен Даларе за проклятый дар Аэллинов.

Плетельщица обещала, что сила вернется, что он должен запастись терпением, но каждый новый день унылого существования казался бесконечным. И только Ларион мог развеять тоску, охватившую его любимого дядю. Стоило мальчику появиться, и тусклый мир становился немного ярче, а ватная глухота не так давила на уши. Ларион словно понимал, насколько необходим сейчас Мэлину, и проводил с ним все свободное время, забросив любимые занятия. Далара же, напротив, избегала молодого мага. Они встречались только вечером, когда Ларион уже спал, а Мэлин, по старой привычке сидел у очага. Обычно они молчали, обмениваясь изредка ничего не означающими фразами, но сегодня Мэлин вдруг сказал задумчиво, глядя в огонь:

- Наверное, надо рассказать Эльвину, что Тварь пришла в мир и грядет Аред. Он должен знать, чтобы подготовиться.

- Подготовиться к чему? - необычно холодным тоном осведомилась эльфийка.

- К концу времен, или как там в "Книге Семерых"? Пока что все сходится - Тварь пришла, у нее власть, старые обычаи рушатся, мир отторгает новые порядки - засухи, голод, скоро начнутся болезни, наводнения, землетрясения, а потом Он придет в своей Мощи, и случится последняя битва.

Далара сухо кивнула:

- Да, я читала. И ты в это веришь? Книги, особенно священные книги, пишут победители. Семеро победили в той войне.

- Я видел эту Тварь. И едва уцелел. Он по-настоящему страшен.

- И это говоришь ты, единственный из живущих, способный смотреть своими глазами на любую силу! Тоже мне, свободный маг! Какой смысл в свободе, если ты не осмеливаешься ею воспользоваться?! Тебе рассказали в детстве сказку, и ты до сих пор ей веришь!

- Я, как раз, верю своим глазам, - но уверенности в голосе поубавилось. Да, Элиан-Тварь был ужасен, но его старший брат, возлюбленное орудие Творца, не уступал младшему. Далара тут же заметила его колебания:

- Аред - сила Познания, бог ученых и мастеров, книжников и целителей, тех, кто идет вперед, пишет трактаты и создает лекарства, открывает новые земли и ставит законы мирозданья на службу людям. Те, кто служат Семерым, способны лишь сохранять, но не создавать новое.

- А, так жертвоприношения - это новое слово в науке! А я-то думал, это давно забытое старое мракобесие!

- Аред никогда не требовал жертв от смертных. Никто ведь не обвиняет Эарнира в том, что он создал виноградную лозу, хотя тысячи людей гибнут от неумеренного пьянства!

- А как же пророчества? Как только король пришел к власти, все вокруг разваливается! Новшество за новшеством, а людям есть нечего! Все, как предсказано.

- Мэлин, ну ты же не деревенская бабка-кликуша! Всегда, во все времена случались неурожаи, черная напасть, падежи скота и извержения вулканов. И всякий раз обязательно находилось какое-нибудь пророчество, которое это несчастье предвещало. Но вспоминали про него уже после того, как. А до того, как несчастье случилось, никто про это предсказание и не помнил!

Далара разозлилась не на шутку, похоже, этот разговор задел в ней больную струнку. Мэлин без всякой магии чувствовал и ее гнев, и досаду, и некоторую растерянность. Он долго молчал, обдумывая, потом негромко заметил:

- Твоему созданию все равно, чьей силой будет заполнен мир: Семерых, или Ареда. Ты соединила несовместимое. Но мир остался прежним, черно-белым. В нем есть место или для Семерых, или для Ареда. Каков мир при Семерых, мы знаем, плох он или хорош, но в нем можно жить. А если Аред победит и действительно окажется злом из преданий? Что тогда?

- Ты не можешь этого знать заранее.

- Не могу. Но если все начнется заново, с чистого листа, в этом дивном новом мире выживут двое - твой сын и я.

Отблеск из очага упал на лицо бледное лицо эльфийки:

- Я думала, что у меня будет больше времени. Что мир и дальше пребудет неизменным, и единственное, что можно сделать - это изменить смертных. Но если все вокруг рушится, никто не сможет предсказать исход. Ни ты, ни я, ни давно умершие пророки, - она усмехнулась вдруг, задумчиво продолжила, - когда-то давно я знала одного… нет, не человека, но без сомнения, разумное создание. Он смог бы просчитать, что нас ждет. Но он мертв. А у нас с тобой, как сказал бы он: "Недостаточно данных".

- И что ты предлагаешь?

- Ждать, - Далара пожала плечами, - это не наша война.

Она оглянулась и возмущенно вскрикнула:

- Ларион! Ты давно должен быть в постели! Что ты здесь делаешь?

- Я слушал, - тихо ответил мальчик. Он стоял, босой, в одной рубашке, в дверном проеме. В полумраке его волосы казались медным шлемом старинной работы - из тех, что плотно облегали голову и закрывали лоб сплошной пластиной, а сзади спадали на плечи мелкой чешуёй. В глазах отражалось пламя, на лбу прорезалась упрямая поперечная морщина, - ты ошибаешься, мама. Так не бывает, чтобы война оказалась чужой, - он говорил негромко, с горькой уверенностью в голосе, столь неуместной в маленьком ребенке, - когда придет Его время, каждому придется решать.