Майкл Муркок - Город в осенних звездах

Должно быть, я слишком устал и был слишком расстроен постигшим меня так внезапно разочарованием, потому что я вдруг обнаружил, что говорю ему вялым подавленным тоном:

— Сократ не упоминал Поляриду, сударь.

Шевалье де Сент-Одран нахмурился, словно бы он уличил меня в проявлении вопиющей невоспитанности.

— Упоминал.

— Нет, сударь. Ни разу.

— Как я понимаю, вы не читали его Тайных Книг. — Тайных Книг?

— Тех, что хранятся в Лондоне? Обнаруженных несколько лет назад исследователями из Королевского Научного Общества.

Извлеченных из пыльной библиотеки какого-то мусульманского али-паши. Ну теперь-то вы припоминаете, сударь?

— Нет, что-то не припоминаю.

— В Британском музее, сударь. Да. Шесть книг Сократа, все подлинники, на древнегреческом, писаные рукой самого философа. Я видел их, сударь, своими глазами. Я их читал.

Тогда-то я и составил себе представление о характере шевалье, причем именно то впечатление, что сложилось о нем у меня, он, по всей вероятности, и имел в виду произвести. Он совсем не хотел надо мной посмеяться или же обмануть меня; скорее, он демонстрировал мне компетентностью свою и профессионализм. Но демонстрация эта была отнюдь не бахвальством. Он искренне стремился заинтересовать меня и доставить мне удовольствие своими познаниями.

— И признаюсь вам как на духу, — продолжал шевалье, — запродал их не раз уже и не два. — Он рассмеялся. — Не раз и не два. Но шар есть. И на нем можно летать.

— И через завал этот можно перелететь?

— Здесь мало места. Купол нужно разложить на земле. И развести большой костер. Когда баллон наполнится газом, — ученые еще называют его горючим, — можно будет лететь. Но газ этот редкий и весьма дорогой. Если уж разжигать костер, то прямо под этим снежным утесом. Быть может, у нас получится растопить его!

— Мое дело, сударь, не терпит никаких отлагательств. Здесь есть другая дорога на Лозанну?

— Думаю, вон туда. — Он показал, куда именно. — Прямо на запад. Только она очень долгая… много миль. Я предложил бы вам карту, но у меня на всех картах еще неоткрытые земли, вы понимаете. — Тут он подмигнул. — А кое-какие, если по правде, еще даже и не придуманы. — И вновь его свежее, румяное, так и пышущее здоровьем лицо расплылось в широкой улыбке. Лицо у него было вытянутым, под стать худощавой высокой фигуре, и смотрелось весьма привлекательным, даже красивым, когда шевалье проявлял веселое расположение духа.

— Вы, сударь, слишком открытый и искренний для ловкача, — сказал ему я. — Могу я задать вам вопрос, почему вы с такою охотой и видимым удовольствием столь язвительно высмеиваете передо мною все уловки вашего ремесла?

— Вряд ли я их высмеиваю, сударь. Вы их разглядели, а это совсем другое. — он извлек из глубин повозки громадную винную бутыль. — Не желаете выпить со мной замечательного кларета, сударь?

Зажав бутыль между колен, он принялся неуклюже пристраивать штопор.

— Откровенно признаюсь вам, сударь, поначалу я принял вас за кондотьера, авантюриста, которому не составило бы труда «раскусить» мое ремесло. Впрочем, в одном я могу вас уверить: я действительно достаточно опытный аэронавт-любитель. Я учился у самих Монгольфье. Я знаю все тонкости метода Карлье. Среди прочих, Бланкард и Люнарди признали меня как равного. А поднатореть мне еще и в области воздушных течений, и я смогу даже немножечко управлять аэрокораблем. В настоящее время я как раз и работаю над системой, позволяющей сделать воздушный шар полностью управляемым. Но пока что еще никому не нужна эта машина, весьма, кстати замечу, выгодная и полезная штука. Публика почитает науку воздухоплавания за обычное модное новшество, а публика, как известно, очень упорна в своих оценках. А ведь с этого шара, который без дела лежит у меня в повозке, можно было бы обозревать поле битвы и направлять ход сражения. Или исследовать местность, где зодчий наметил большое строительство. Перевозить на нем почту и путешественников из города в город, из страны в страну… и гораздо быстрее, чем в какой-то карете или на корабле по воде. Его можно использовать для различного рода научных исследований. И все же, без этих дурацких трюков, каковыми снабжаю я публику, жадную до чудес и сенсаций, у меня не было бы ни единого су для продвижения и поддержки моих изысканий в области воздухоплавания. Принцы ли, крестьяне, в этом все они одинаковы: каждый готов рискнуть всем своим состоянием и вложить его в воплощение какого-нибудь фантастического и заведомо нереального плана, обещающего обогатить его несказанно за какую-то одну ночь, но зато с яростным возмущением наотрез откажется инвестировать план реальный, осуществимый, который в поддержку свою может выставить исключительно здравый смысл и никаких буйных фантазий!

Пожав плечами, он вытащил пробку из бутылки.

— Ха! Это нас разогреет! Итак, сударь, перед вами находится человек, начинавший как серьезный механик и инженер, но обратившийся волею обстоятельств в комедианта, шута. Из человека науки я превратился в сладкоречивого шарлатана. — Он нарочито весело рассмеялся, позабавленный горькой иронией своих слов. — Но, полагаю, я бы не стал заниматься этим, если бы не находил в том своеобразного удовольствия. Начал я, на континенте, по крайней мере, как вполне честный солдат.

Я немного воодушевился, — человек этот помог мне отвлечься от мрачных раздумий насчет того, что сам я, по собственной глупости, создал непроходимую эту преграду между собой и предметом страстных моих устремлений. Больше того, прозаичные его манеры, его простой юмор и хорошее настроение весьма способствовали тому, что я вновь пришел в согласие с реальностью и достиг наконец, — пусть даже и временного, — ментального равновесия. Сей стильный, обаятельный, я бы сказал, мошенник сумел позабавить меня, пусть даже душа моя изнывала тогда от горчайшего разочарования, побуждая меня броситься в этот завал и голыми руками прорыть тоннель на ту сторону. Мечтания его захватили мое внимание, и я, напомнив себе о хороших манерах, признал, что шевалье де Сент-Одран держится со мною весьма любезно, если учесть, что вся ответственность за приключившееся несчастье лежит только на мне. Я причинил ему несказанные неудобства, а он ни единым словом не выразил мне своего недовольства.

Но, несмотря на все эти разумные увещевания, едва отхлебнув из бутылки вина, я бездумно вскочил и набросился на эту груду грязного снега и камней, роя, точно барсук, не обращая внимания на холод; при этом я громко выкрикивал ее имя, — той, кто взяла мое сердце в полон! Меня вдруг охватил леденящий ужас. Мне почему-то представилось, что если она действительно поменяла курс и решила поехать по этой дороге, она могла оказаться здесь именно в тот момент, когда обвалилась лавина, и карета ее погребена теперь под толщею снега!