Людмила Горбенко - Вооружен и очень удачлив

— Зато пустое, без свидетелей.

Выпустив невидимого собеседника на дорожку, бородатый легонько погладил через мешковину бок пленника и запер дверь сарая на оба замка. Потом подумал и припер для надежности сосновой жердью. Щенок он, конечно, щенок, но все-таки не халлийская болонка, а вервольф.

Тихо шаркнула подметка сапога, вытираемая о ступеньку, и все затихло…

Насчет замусоренности заброшенного дома поставщик вервольфов попал в точку. Любое нежилое строение в городе через короткий промежуток времени почему-то оказывалось заваленным всякой дрянью по самую крышу. Даже если закрыть его на десять запоров, а окна забить досками — все равно каким-то мистическим образом горожане умудрялись утащить оттуда все мало-мальски пригодное для личного хозяйства, в качестве компенсации наваливая горы отходов из того же самого хозяйства.

А вот по поводу отсутствия свидетелей можно и поспорить. На самом деле заброшенные дома редко бывают пустыми. Заброшенный дом не горд и привечает всех: лишившихся собственного жилья домовых-погорельцев, облезлых кошек, прячущихся от дождя птиц, мелких воришек, бегущих от стука железных каблуков ночной стражи. Все те, кому заказан вход в сверкающие лаком двери приличного семейного особняка, в любое время могут рассчитывать на гостеприимство ободранных стен.

Двухэтажное строение на окраине Старого грода еще помнило те времена, когда цветы не росли из трещин на его каменном теле, а стояли на столе в высокой вазе. И хотя сейчас у него отсутствовали не только стекла в оконных проемах, но и крыша, здание все еще хранило следы былого великолепия, демонстрируя прохожим строгий портик антик и остатки лепнины по обе стороны некогда парадного входа.

В тот самый момент, когда поставщик вервольфов пристраивал щенка в сарае, кусты у глухой стены заброшенного дома раздвинулись и выпустили на свет божий высокого демона, одетого в скромную серую куртку, брюки в тон и необычные ботфорты: множество узких треугольничков, сшитых друг с другом незаметными стежками. Отряхнув с себя прилипшие кленовые листья и картофельные очистки, он расправил плечи и с некоторым усилием поднял за спиной черные крылья.

В дальнем углу, заваленном мусором, послышался шорох.

— Имоха? — не оборачиваясь, спросил демон, вытаскивая из кармана миниатюрную саламандру на цепочке и щелкая ее когтем по хвосту, чтобы прикурить сигару.

— Да, господин Ифиторель! — От чрезмерного усердия голос запечного звучал тоненько и вибрировал, как у деревянной игрушки-свистульки.

— Чего дрожишь, нечисть?

— Так… холодно же, — тоскливо признался Имоха, зябко кутаясь в солому. — Осень…

— Подбавь огоньку, ты же хранитель очага! — издевательски хихикнул демон, выпуская меж зубов струйку дыма. — Да ладно, ладно, не надувайся, я пошутил. Тебе поручение: следить за входом в нору, чтобы чужие не ходили. А то взяли моду — шляются и шляются! Не дом, а воровская малина… Я там сделал кое-что на нижнем ярусе, теперь надо выждать. И смотри у меня, прозеваешь хоть муху — выброшу последний кирпич!

Имоха судорожно сглотнул комок страха.

Угроза была не пустяшной. Как запечный, Имоха мог жить в доме лишь до тех пор, пока в нем оставалась печь или хотя бы ее остатки. От широкой двойной печи — бывшего владения Имохи — остался только жалкий обломок, над которым запечный трясся как над самым дорогим сокровищем, бережно укрывая от осадков и ежедневно перепрятывая.

Проводив важного гостя до двери (точнее, до дверного проема), запечный подобострастно поклонился и, едва дождавшись его ухода, бросился к кустам. Суетливо причитая «как же это все не вовремя» и «вот так понадежней будет», он притащил к засыпанной норе остатки подпаленного матраса, тщательно заткнул щели и сам устроился рядышком, намереваясь умереть, но выполнить поручение.

Сидеть вот так, неподвижно, бездеятельно, было скучно. Кроме скуки Имоху заедало любопытство: его изогнутый хоботок крутился во все стороны, пытаясь учуять следы деятельности демона, скрытые глубоко под землей, в нижнем городе. Однако кроме едва слышных шорохов, он не распознал ничего.

Вспомнив о том, что нора ведет в пещерную полость, где полно летучих мышей, Имоха окончательно разочаровался и, прикрыв черными от старой сажи веками подслеповатые глазки, задремал.

С привычно благостным выражением на круглощеком лице брат Нилс стоял посреди площади и легонько потряхивал ящиком с изображением Святого лика и прорезью для монет. На вид классический простак деревенского разлива — спокойный, солидный, среднего роста; не красавец, но симпатичный, без особых примет. Словом, вполне обычен.

На первый взгляд.

Второй, более внимательный взгляд обнаруживал едва намечающийся пивной животик, ритмично и не по-монашески бодро притоптывающую ногу и самое главное — глаза. Под верхним слоем безмятежной честности отчетливо читалась природная смекалистость, щедро сдобренная хитростью, крестьянской расчетливостью и долей ехидства. Не бывает у монахов таких глаз. По крайней мере, не должно быть.

Действительно, волонтером Нилс стал не по сознательному душевному порыву, а… скажем так, в силу обстоятельств. Причем так стремительно, что свидетели этого доброго поступка и опомниться не успели. Казалось бы, помощник пивоторговца только что хлопотал в подсобке — и вот он уже несется по улице, отдуваясь и сверкая пятками, на бегу впрыгивает в кривую повозку под бок троице клюющих носами монахов, подхлестывает мокрым фартуком меланхоличную лошадку, и вся эта компания галопом скрывается в туманной дали.

Хозяин пивнушки долго бежал следом, но не догнал, плюнул с досады на дорогу и вернулся в брошенное на произвол судьбы заведение. Объяснять публике, что произошла нечаянная ошибка: «Корона Крабса» вовсе не варится по старинному эльфийскому рецепту и не меняет цвет в зависимости от погоды.

От радости, что остался цел после своих рискованных экспериментов с пивом, Нилс напился, не сходя с повозки, найденным тут же (вот это сюрприз, спасибо тебе, Господи) кагором.

Склонить на что-то пьяного человека очень легко. На все вопросы он отвечает «угу», а хочет на самом деле лишь одного— чтобы его перестали теребить и оставили в покое. Нилс не помнил, как подписал желтый бланк годового договора с церковным приютом.

Зато помнил, как, очухавшись на середине пути, впал в отчаяние и предпринял несколько попыток спрыгнуть на ходу с повозки в пропасть, но каждый раз изумленные такой горячностью монахи ловили его за щиколотки и водружали обратно.

Действительно, что теперь поделаешь? Подписался так подписался…