Джефф Вандермеер - Город святых и безумцев

Вчера был пустой день: продано только пять предметов два из них — граммофонные пластинки. Он нахмурился, прочтя занесенное Бристлвингом описание покупателей: «Низенькая дама с палкой. Имя не назвала» и «Больного вида мужчина. Целую вечность не мог решить, чего хочет. И, потратив столько времени, купил одну пластинку». Бристлвинг не уважал систематичность. В противовес его каракулям типично хоэгботтоновское описание покупателя казалось отчетом следователя: «Мисс Глиссардра Бекл, Ист Манрейл Мьюз 4232, под пятьдесят лет. Серебристо-седые волосы. Поразительные голубые глаза. Одета в дорогое зеленое платье, но дешевые черные туфли, потертые. Настаивала на том, чтобы назвать меня „мистер Хоэгботтон“. Осмотрела очень дорогую окситанскую вазу и положительно высказалась насчет костяной заколки для волос, жемчужной табакерки и часов, которые некогда носил один выдающийся труффидианский священник. Купила, однако, только заколку для волос».

Если Бристлвингу так не нравились детали, которые требовал для своих гроссбухов Хоэгботтон, сама комната не нравилась ему еще больше. Тщательно каталогизировав обстановку, когда ее привезли три года назад, Хоэгботтон задал Бристлвингу вопрос:

— Вам известно, что это?

— Старая затхлая комната. Дышать нечем.

— Нет. Это не старая затхлая комната, где нечем дышать.

— Шутить изволите, — хмурясь, отозвался Бристлвинг и оставил его здесь одного.

Но Бристлвинг ошибался. Бристлвинг вообще ничего не знал про комнату. Да и откуда? И как бы Хоэгботтон объяснил, что эта комната, возможно, самое важное, что есть на свете, что иногда он вдруг оказывался в ней, гуляя по городу, или читая вслух жене, или покупая яйца и фрукты у фермеров на рынке.

История комнаты уходила корнями в само Безмолвие. Его прапрапрадед Самуэль Хоэгботтон был первым Хоэгботтоном, перебравшимся в Амбру, — наперекор воле своей обширной родни, включая его двадцатилетнего сына Джона, который остался в Морроу.

Для человека, оторвавшего жену и дочь от всего, что им было знакомо, чтобы поселиться в чужом, зачастую жестоком городе, Самуэль Хоэгботтон добился заметного успеха, открыв два магазина неподалеку от доков. Казалось делом времени, что и другие члены клана последуют его примеру.

Этому, однако, не суждено было сбыться. Однажды Самуэль Хоэгботтон, его жена и дочь исчезли, трое из тысяч душ, пропавших из Амбры во время бедствия, известного как Безмолвие. Несколько тысяч человек исчезли без следа, оставив после себя пустые здания, пустые дворы, пустые дома и домыслы убитых горем родных: за этой трагедией стоят серошапки. Хоэгботтону было особенно памятно одно место из дневника Джона: «Не могу поверить, что мой отец действительно исчез. Да, возможно, с ним приключилась какая-то беда. Но просто исчезнуть? Вместе с матерью и сестрой? Я все думаю, что однажды они вернутся и объяснят мне, что произошло. Иначе с этим слишком трудно жить».

Сидя в спальне своей матери с раскрытым на коленях дневником, Роберт Хоэгботтон всегда чувствовал холодок на загривке. Что сталось с Самуэлем Хоэгботтоном? Он много вечеров провел на чердаке, строя догадки среди старинной рухляди. Он прочесал письма, которые посылал домой перед Безмолвием Самуэль. Он написал родственникам в других городах. Его мать подобных розысков не одобряла, а бабушка только улыбалась и печально говорила: «Я тоже часто спрашивала себя». С отцом он об этом поговорить не мог — этот холодный и отстраненный человек редко бывал дома.

Его сестру эта загадка тоже заинтриговала. Вдвоем они разыгрывали различные сценарии, а задником им служил сам дом. Они расспрашивали служанок, чтобы восполнить пробелы в своих знаниях, и тем самым открыли для себя значение таких слов, как «серошапка» и «капан». Бабушка даже отдала им старый рисунок, на котором были изображены гостиная их тогдашней квартиры и члены большой семьи: приехавший погостить Самуэль Хоэгботтон в окружении улыбающихся родственников. Но для его сестры эта игра была просто средством разогнать нечастую скуку, а он вскоре с головой ушел в изучение семейного дела, и загадка улетучилась из его мыслей.

Достигнув совершеннолетия, он решил уехать из Морроу и поселиться в Амбре. Вот уже девяносто лет ни один Хоэгботтон в Амбре не показывался, и он выбрал ее именно по этой причине, или так он сам себе говорил. В Морроу под хищным взглядом Ричарда ему казалось, что ни один его план не принесет плодов. В Амбре он начал бедным, но независимым: торговал с лотка на тротуаре газетами и фруктами. В самые неожиданные моменты (на аукционе, когда он рассматривал ювелирное украшение, которое напоминало вещь, которую могла бы носить мать; когда крался тайком по лавке Ангдома, изучая его товары, намного дороже всего, что он сам мог бы приобрести в то время) его одолевали вдруг мысли о Безмолвии.

В тот день, когда он подписал договор аренды помещения для собственного магазина, Хоэгботтон навестил квартиру Самуэля. Адрес он нашел в одном письме предка. Дом стоял в «муравейнике» заброшенных строений, которые поднимались по склону долины к востоку от Квартала Негоциантов. Хоэгботтон потратил час, чтобы его отыскать, сперва в моторной повозке, потом пешком. Когда ему пришлось перелезть через деревянный забор с табличкой «Приказом капана вход воспрещен», он понял, что близок к цели. Облака висели низко, солнце лило рассеянный, но неожиданно яркий свет, и он шел мимо доходных домов, чувствуя, что попал в какой-то иной, призрачный мир. Временами ему попадались стены, где из известкового раствора торчали кости, и по ним догадался, что эти дома превратили в кладбища.

Когда наконец он оказался перед дверью нужной квартиры (на первом этаже трехэтажного здания), то спросил себя, может, лучше развернуться и уйти. Дверь была заколочена, опалена и покрыта пятнами буровато-желтых микофитов. Сорняки заглушили траву и какие-либо признаки газона. В воздухе витал запах, похожий на вонь от выдохшегося уксуса. Стоявшие друг против друга ряды зданий образовывали коридор света, в конце которого бездомный пес обнюхивал землю, выискивая нужный запах. Даже с такого расстояния Хоэгботтон видел, как у него выпирают ребра. Где-то заплакал ребенок, звук вышел тонкий, разжиженный и какой-то автоматический. Он прозвучал так неожиданно, что Хоэгботтон подумал, что это, наверное, и не младенец вовсе, а нечто, подделывающееся под младенца в надежде подманить его ближе.

Еще через минуту он принял решение и достал из заплечного мешка ломик. Полчаса спустя он отодрал доски и увидел дверь, на которой по темному дереву четко выделялся более светлый косой крест. Он поймал себя на том, что дышит неглубоко, но часто, его обуревало предвкушение, подернутое страхом. Если бы он толкнул дверь и ему понадобилась бы помощь, никто не смог бы ее оказать, и все равно он жаждал чего-то (чем бы оно ни было), оставшегося внутри квартиры. Это могло быть что угодно, даже его собственная смерть. И все же он почувствовал прилив адреналина.