Шейн Тортлотт - Дерево Ханой

— Если получите от них такие книжки, выберите парочку на мой вкус.

Папа ухмыльнулся так, как мне нравится.

— А ты понял, о чем речь? Ладно, Кев, в случае нашего успеха это будет тебе наградой.

Споры в Комитете дошли до точки кипения. Мама и папа не заметили, что я следил за их первой киберконференцией больше получаса.

Как обычно, мои родители разошлись во мнениях, но на этот раз не очень. Мама была совсем спокойна, и, может, потому папа приводил свои доводы очень убедительно. Они стали договариваться о новом заседании, и я убрался на кухню, пока меня не засекли.

Больше совещаний я не видел. Но мама каждый раз выглядела все менее недовольной, и я сделал вывод, что она одолевает. И очень удивился, когда однажды папа вошел ко мне после того, как я кончил уроки, и улыбнулся до ушей.

— Поздравляю, Кев. Фрухи дадут нам беллетристику для перевода! — Он стиснул мою руку. — Наш договор в силе: ты получишь первую книгу.

Ждать пришлось месяц. Папа сказал, что им надо подобрать «переводческие алгоритмы». А когда работа закончилась, он дал мне код файла, чтобы я мог получить доступ к нему с помощью Спока.

— Постарайся не разочароваться, — сказал он напоследок. Я хотел спросить, о чем это он, но его уже след простыл.

Файл был защищен от копирования, так что перевести его содержание на мой компьютер я не мог. И читать приходилось прямо с монитора, все время проверяя, нет ли поблизости мамы. Правду сказать, я был рад, что рядом вообще никого не было.

Повесть была про ребенка, чьи родители все время переезжали, не давая ему завести друзей или привыкнуть к одному какому-то месту. Написана она, сказал папа, для подростков. Я просто поверить не мог. Я-то думал, что она для взрослых: все время подразумевалось, что ты уже знаешь много всего разного. Ясно было, что Мивчеву должен грустить, но об этом почти не говорилось. Иногда персонажи вступали в нервоконтакт — ну, ладонями, — но о том, что они сообщали друг другу, писатель ничего не говорил. Надо было самому догадываться из того, как они поступали потом.

«Римаг трачеп» (какие-то семена на родной планете фрухов) не повесть, а просто жуть! Я не сказал папе, что повесть мне не понравилась, но он и так догадался. Ему она тоже не понравилась.

Я делал успехи в точных дисциплинах, так что зимой мы прекратили «дополнительные занятия». А к весне я мало-помалу подпортил отметки, чтобы у папы был предлог отвезти меня к Рейчел. Мама была очень недовольна, и, как всегда, мне стало стыдно.

Папа отвез меня к Рейчел на неделю раньше, якобы желая посмотреть, как она меня натаскивает. И они объяснили, какие вопросы мне стоит задать Йиналу.

— А почему бы вам самим его не спросить? — сказал я.

— Тебя он знает, — ответил папа. — А к нам отнесется с недоверием. Помнишь, он же не поладил с мальчиками, которых ты привел в лес.

— Это они не поладили с ним!

— Мы делаем, что можем, — сказала Рейчел, — но нам нужна твоя помощь. Конечно, если тебе не хочется работать с нами…

Папа прошептал ей что-то очень резкое, но до меня уже дошло.

— Я буду ходить туда. Но только… вы и дальше работайте с этими повестями, хорошо?

— Мы продолжаем, — сказала она растерянно. — Стараемся понять их образ мышления.

— Хм. А почему бы не поискать повестей, в которых есть и люди?

Глаза Рейчел стали огромными, но папа не дал ей ничего сказать.

— Зачем, Кев?

— Ну-у… если узнать, что они думают о нас, это ведь поможет решить, что мы думаем о них.

— Я же говорил тебе, — обернулся папа к Рейчел, — он умница. — Папа, наверное, думал, что я не расслышу. — Мы с этого и начали, но фрухи утверждают, что в их книгах нас вообще нет.

— Чушь какая-то! А почему?

Они посмотрели на меня так, будто я знал ответ. А вернее, будто я могу его найти.

Йиналу оказался около нашего дерева ханой даже прежде меня. Около часа мы играли в наши обычные игры, но мне было не очень весело. Я все тянул и тянул время.

Он, как всегда, затих, пока длилось затмение Взломщика. Я решил, что пора. Он не успел встать, как я сел рядом и спросил так мягко, как сумел:

— Что фрухи думают про людей?

Рот Йиналу сжался ну просто в точку.

— Вы им не нравится, нет, — сказал он наконец.

— Так мы им не нравимся? — сказал я медленно. Он бросил взгляд вверх, но как-то по диагонали. — Допустим. Но почему?

Он очень долго тянул с ответом.

— Они не думают… они считают, что люди… — Он встал и прошелся взад-вперед. — Я не могу сказать. Я не буду тебе нравиться.

— Нет, будешь! — Я тоже встал. — Если только ты с ними не согласен.

— Нет. Знаю, ты… — Он ухватил меня за руку, и его кружок на ладони будто ударил меня током, но он тут же отдернул руку с виноватым видом.

Я шагнул к нему.

— Йиналу, если бы мы могли разговаривать таким способом, — и я взял его ладонь: удара не последовало, — ты мог бы объяснить мне?

Он не шевельнулся.

— Да.

— Так почему ты не можешь сказать мне словами?

— Я… не могу. — Он выдернул руку из моих пальцев и припустился бежать, будто спасая свою жизнь.

— Йиналу, вернись! — Я было побежал за ним, но ведь он бегал быстрее меня. Я смотрел ему вслед, пока было можно, а потом побрел домой.

Я совсем приуныл, пока добрался до дома Рейчел.

— Задал я ему ваши вопросы! — закричал я прежде, чем она успела сказать хоть слово. — А он убежал! Я его больше никогда не увижу! Я вас не-на-ви-жу! — и выскочил из парадной двери, пока она не начала очередную беседу.

Я был уже на полдороге к дому, когда папа проехал мимо меня. Он развернулся, но я чуть было не убежал, только мне надо было с кем-нибудь поделиться. И он ездил кругами, пока я не выложил ему все. Пока он не понял, что я уже не ребенок.

— Все будет хорошо, — сказал он. — Или не так плохо, как тебе кажется. Он вернется. Успокойся, пожалуйста, а то мама что-нибудь заподозрит.

Я попытался. И ничего ей не сказал, но за обедом она заметила, что я не в себе.

— Пусть это тебе послужит уроком, Кеван. Если бы ты усерднее занимался раньше, то не тратил бы на занятия часть своих выходных. И убери локти со стола.

Папа оказался прав. В раннюю субботу Йиналу был на месте. Некоторое время мы просто сидели. Я должен был поговорить с ним. Они хотели, чтобы я поговорил с ним, но я просто не знал, с чего начать. И начал он:

— Кеван, я сожалею… Мы нехорошо расстались четыре прошлых дня. — По фрухскому календарю, имел он в виду.

— И мне жаль. Мы не будем говорить, если… если тебе не хочется.

— Я не знал нужного слова для понятия «огорчаться». — Но знай, мне хочется.

Йиналу побродил вокруг. Вернувшись, сказал:

— Можно, сегодня мы будем только играть?

Что бы там ни давило мне на грудь, оно вдруг исчезло.