Дмитрий Скирюк - Кукушка

— Ох ты... — тихо проговорил он, глядя на девушку снизу вверх. — Они пытали тебя? Допрашивали, да? Тебе больно?

— Нет. — Ялка помотала головой. — Уже нет.

— Я знал, что они схватили тебя! — шмыгая носом, торопливо заговорил Фриц. — Мне сказал этот... однорог.

— Единорог, — поправила его девушка. — Мне помогли бежать. А ты где был все эти месяцы?

— Я? Бродяжил. Я бы непременно разыскал тебя, если бы я мог! Но я не знал, как, а колдовать мне запретили. А потом я встретил дядьку с куклами — ты видела его? Он добрый. Он взял меня в помощники. Потом мы поругались со стражниками, и нам пришлось бежать из города... А ещё к нам привязалась девчонка, совсем маленькая, её зовут Октавия... А кто это с тобой? Твой новый друг?

Девушка мельком посмотрела на кровать, где — нос в потолок — храпел Михель.

— Можно так сказать...

Фриц замолчал. Потеребил свой браслет.

— Куда ты теперь пойдёшь? — наконец спросил он.

— Не знаю. А ты?

— И я не знаю. Солдаты хотят, чтобы музыканты поехали с ними. А мы — за музыкантами.

— А что, без них нельзя?

Фриц поскрёб в затылке и пожал плечами.

— Мы бы уехали без них, — ответил он, — да только этот толстый капитан захотел, чтобы и Карл-баас тоже ехал.

— Карл-баас? Кто это?

— Да кукольник же... Я у него помощник, собираю балаган... Так вот что я говорю: если бежать, так лучше сейчас, пока все спят.

Ялка подошла к столу и грузно опустилась на трёхногий табурет, придерживая отяжелевший живот.

— Бежать... — устало выговорила она. — Опять бежать... Мы всё время куда-то бежим. Должны же мы когда-нибудь остановиться. Неужели в мире не найдётся страны или хотя бы города, где нас никто не тронул бы? Ты ведь даже не знаешь, через что я прошла... Фриц, это было ужасно! Как ты можешь спокойно жить, если твоя мама и сестра попали к церковникам? Я, наверное, никогда теперь мимо монаха спокойно пройти не смогу — буду вся трястись от страха. Когда она только кончится, эта проклятая война! Да и как нам выйти? Дверь же заперта!

— Можно вылезти в окно, — неуверенно предложил Фридрих. — Или попробовать отпереть замок... Я умею! Немного.

— Больше нашумишь, — горько усмехнулась девушка. — Не врал бы уж... умелец. И куда мы пойдём, если сбежим?

— На север!

— Ш-ш — говори тише. На север? До залива три-четыре дня по незнакомой дороге. А дальше что? Мы бы и сами туда добрались, только там нам никто не рад. У тебя там есть знакомые? Родня? Хоть кто-то есть?

— Н-нет.

— Видишь... И у Михеля там никого нет. Так куда нам идти? Кто знает?

— Я, — раздался чей-то голос от двери. — Я знаю, Кукушка.

Оба тихо вскрикнули и обернулись: они напрочь забыли, что оставили дверь неприкрытой.

В дверном проёме силуэтом застыл человек. Высокий, весь одетый в чёрное. В лунном свете, лившемся в окно, девушка сумела разглядеть белые волосы и бледное лицо с красивыми и тонкими чертами. Дудочник.

— Да это же ван Хорн! — выдохнул Фриц. Свеча в его руке дрожала. — Ох, господи, ван Хорн, как же ты нас напугал! Ты что, следил за нами?

— Вы... — Ялка медленно приподнялась. — Откуда вы знаете, как меня зовут?

— Я знаю тебя. — Ван Хорн грустно улыбнулся. — Нас представляли друг другу. Я даже знаю, кто назвал тебя этим именем.

— Я не верю вам, — бесцветным голосом сказала девушка. — Почему я должна вам верить?

— Потому что мечты хоть иногда должны сбываться в этом мире.

Ялка вздрогнула, вытаращила глаза и вперилась в лицо ночного гостя. И внезапно вспомнила, где видела она эти пронзительные синие глаза, эту гриву белых волос, где слышала этот голос... Теперь человеческий облик больше не мог её обмануть.

— Высокий... — прошептала она. — Ты! Но как...

Он улыбнулся и прижал палец к губам.

— Единороги — существа, способные менять свой облик, — ответил он. — А я предвидел эту встречу. Я способен видеть будущее, правда не так далеко, как хотелось бы.

Ялка снова опустилась на табурет. Голова её кружилась, белое лицо ван Хорна расплывалось перед глазами. Фриц непонимающе переводил взор с девушки на дудочника и обратно, но ван Хорн (хотя, наверно, правильнее было бы звать его — Айнхорн [87] Einhorn (нем.) — единорог ) не обращал на него решительно никакого внимания.

— Мы, наверно, всю корчму перебудили, — пробормотала Ялка. — Уходи. Сейчас все сюда сбегутся...

— Не сбегутся, будут спать, — успокоил её дудочник. — Я не так силён, как у себя в лесу, но на полчаса меня хватит. Я пришёл, чтобы отговорить тебя бежать.

— Почему?

— Наверное, ты сама уже поняла. Помнишь, я говорил тебе, что ты поймёшь?

Дурнота накатывала всё сильнее. Ялка еле разлепила непослушные губы.

— Про что? — спросила она.

— Про травника. Про Лиса.

— Помню. Я... должна опять с ним встретиться?

— Да.

— И в этот раз... я больше не должна убегать?

— Нет, — подтвердил ван Хорн. — Ведь ты уже поняла, что он замыслил, только боишься себе в том признаться. Я прав?

— Жертвоприношение, — проговорила Ялка, чувствуя, как от этого слова у неё в груди комком собирается леденящий холод — собирается и опускается ниже, к животу. — Он задумал жертвоприношение.

— Истинно так, — подтвердил ван Хорн. — Он хочет переплавить накопившуюся Силу.

— И для этого решил принести меня в жертву?

— Не тебя, Кукушка. Себя.

На миг все онемели.

— Как, в жертву? Зачем? — вскричал Фриц. — Ведь его уже убили один раз! Разве этого мало?!

— Не гоношись, маленький человек, — мягко сказал ван Хорн, наконец-то соизволив снизойти до Фридриха. — Молчи. Ты ничего не понял. Убийство, смерть — это совсем другое, и Жуга прекрасно это знает. Как он может совладать с Силой, если в момент, когда плотина рухнет, его уже не будет? Нет, Кукушка. Нет, нет, нет! Жертвоприношение — это всегда ритуал. Так было много раз до него, так будет и после. Люди, подобные ему, растрачивают Силу попусту или копят её, чтоб в конце концов она их поглотила, стала бесконтрольной и рассеялась по миру хаосом и ненавистью. Кто знает, может быть, эта война лишь потому пришла во Фландрию, что Жуга решил когда-то здесь поселиться? Лишь немногим везёт, лишь немногие находят свою половину — ту, кто может создавать.

— Но Спаситель не искал! — возразила девушка.

— Возможно, потому, что у него она была, — возразил Высокий. — Не лезь в такие дебри, просто поверь: так было уже не раз. Старый мир умирает, Кукушка. И тебе — именно тебе предстоит сотворить новый.

Ялка сложила руки на коленях, и вдруг на неё напал беспричинный смех. Она хихикала, тряслась и ничего не могла с собой поделать — смеялась и плакала. Слёзы чертили дорожки по её щекам.

— Так, значит... — сквозь смех выдавила она. — Значит... он нарочно метит на костёр! Нарочно дразнит монахов, нарочно собирает нас всех в одном месте... О боже мой... о боже... Какая же я дура...