Дмитрий Скирюк - Кукушка

Хагг пожал плечами. Помолчал.

— Предлагаете тут и остановиться?

— Интересно, кто там сейчас корчмарем... — вместо ответа проговорил про себя Золтан и тронул поводья. — Ладно. Поехали. Всё равно выбора нет.

Почуяв запахи жилья, осёл и конь приободрились — всадникам уже не приходилось их подгонять, и вскоре перед путниками возникла вывеска трактира с намалёванным на ней пчелиным жалом и железным фонарём над входом. Но прежде чем они смогли разглядеть, что там написано, до слуха путников донёсся шум людской гульбы — не драки, не погрома, именно негромкой такой гульбы. То ли окрестные деревенские справляли что-то свое, то ли кутили проезжие, то ли сами горожане просто пьянствовали без причины, чтобы скоротать ненастный вечер. Праздников вроде никаких на память не приходило.

— Вот он, «Прокалыватель», — удовлетворённо констатировал бывший сыскарь, кивнув на вывеску. — Гляди, пузатый: видишь пчёлку над воротами? Раньше это место называлось in De Vie, то есть «У пчелы», и сначала там и вправду целая пчела была, потом половину вывески в бурю отломило, только и осталось от неё, что задница и жало... Когда-то неплохой был постоялый двор. В прошлый раз я тут останавливался.

Путники проехали в раскрытые ворота, с трудом докричались мальца, которому препоручили своих «скакунов», и проследовали в дом.

Тесно, вопреки ожиданиям, здесь не было. Приятели быстрыми взглядами пробежались по лицам. Две дюжины, не больше, половина приезжие. Крестьяне. Два приказчика. Двое-трое у окна, видимо мастеровые. Гуртовщики. Ещё гуртовщики. Четыре девки из прислужниц. На особицу сидела и по-свойски выглядела лишь одна компания за столиком направо от камина — ровным счётом шесть рож: монах, угрюмый толстый парень лет под двадцать, три субтильных неприметных типчика, одетых в серое, и наконец ещё какой-то дядька — совершенно лысый или бритый, жилистый, худой, с ног до головы затянутый в чёрное сукно. Его длинное, как у коня, тевтонское лицо поражало резкостью черт, будто он не родился, а был вырублен тяп-ляп из тополевой колоды, по которой жизнь потом прошлась суровым рашпилем. Рядом притулились два сундука, чересседельные сумки, мешок из кожи и большущий меч в потёртых чёрных ножнах. Тарелки перед этими стояли почти нетронутые, а вот пили там много, и бутылки у них были в пыли, а бокалы — на ножках. Остальные в кабаке довольствовались брагой или местным пивом. В углу оплывший малый с волосами цвета хлебной корки раздувал мехи волынки, рядом другой такой же, только почернее, пиликал на скрипке, Играли оба больше от души, не от умения.

На вошедших почти никто не обратил внимания. И только кабатчик, как наливал из бочки в кружку, замер, глядя Золтану в глаза, и так стоял, пока вино не побежало через край.

Хагг стянул перчатки, плащ и шляпу, бросил всё на ближайшую свободную скамью, уселся и огляделся. Шольц последовал его примеру.

— Гляди-ка, Шольц, гляди, — зашептал вдруг взволнованно Хагг и подтолкнул приятеля локтем. — Вон, видишь шестерых за тем столом? Сдаётся мне, сама судьба идёт к нам в руки, если только я не обознался... Эй, хозяин! — Он вытащил флорин и постучал им по столу. Дождался, пока трактирщик вытрет руки и подойдёт к нему, затем потребовал: — Бутылку бургонского красного и чего-нибудь горячего.

— Пожиже или чтобы пожевать? — осведомился трактирщик.

— К чёрту жижу, давай чего-нибудь, что раньше бегало и не мяукало. Ты, я знаю, монастырских зайцев держишь. Скажи, чтоб одного зажарили... — Он размотал свой шарф. — Уф... — Вытер шею. — Как дела, Жилис?

— Так это всё-таки вы — На лице кабатчика отразилась смесь тревоги с облегчением. — А я уже подумал, мне мерещится. А дела неплохо. В последние годы малость похуже, но пока испанцы далеко, то всё тип-топ и о-ля-ля... А вы куда?

— А мы туда, — мотнул головой Золтан. — Ещё вопросы будут?

— Хм... — Кабатчик потеребил свои густые бакенбарды, — Если подумать, нет. — Он сделал знак, и девчонка принесла им на подносе бутыль и две кружки. Откупорила, разлила, вильнула задницей. Ушла.

— Остановитесь здесь?

— Возможно. — Хагг потёр ладонью подбородок. Глаза его неотрывно следили за компанией у камина. — А много ль постояльцев?

— Да никого пока, все комнаты пустые. Ага... Жилис, что это за люди?

— Где? А, эти... — Волынка к этому времени стихла, скрипач едва водил смычком по струнам, извлекая скрежетливые задумчивые звуки, поэтому корчмарь невольно понизил голос. — А палач, — сказал он. — Заплечных, так сказать, дел мастер из города, с помощником. Звать не знаю как, не спрашивал. Монах — из местного монастыря. Я так понял, он за ним и ездил в Гарлебек, этот монах.

— Ишь ты... — со значением протянул Золтан, дважды гулко отхлебнул из кружки и поморщился. — Чёрт! Мог бы и сам догадаться по мечу: на швейцарца мужик не похож. Старею... А зачем им вдруг в обители потребовался палач?

— А чёрт его знает зачем. Зачем-то понадобился. Я не знаю. Испросить?

— Не надо! — Хагг поставил кружку и прищурился. — Не надо. Монах, говоришь? Что-то у него рожа больно знакомая, у этого монаха... Да не таращись ты на них, хватит того, что я таращусь. Прикажи-ка лучше своей девке подать ещё бутылочку вина на ихний стол: я к ним сейчас попробую упасть на хвост. Эй, постой. Наших много?

Трактирщик, похоже, понял, в чём вопрос, и кивнул:

— Есть трое мясников. Живут поблизости. Надёжные ребята. Есть ещё. Послать за ними?

— Рано. Эх, и знакомая же рожа... Погоди, пока я не удостоверюсь. Эти трое — кто?

— Те, что с ними? Топтуны от магистрата. Завсегда здесь.

— Вот как? Иоганн, — обернулся Хагг к Шольцу, — пока я не вернусь, держи язык на привязи. Ладно, я пошёл. Который палач-то?

— Лысый.

Золтан встал, одёрнул полукафтан и двинулся к камину. Шестёрка примолкла и с мрачным огоньком в глазах наблюдала за его приближением.

— С почтением! С почтением! — широко улыбаясь, с ходу выдал Золтан и уселся за их стол. Девица тотчас поставила перед ним новую бутылку и бокал в форме тюльпана. — Позвольте угостить вас, господа хорошие. Мерзкий сегодня ветер, холодает, и вообще, а тут... такие люди, такие люди! Трактирщик! — Золтан обернулся, — Эй! Подавай закуски.

Палач разлепил свои тонкие, почти бескровные губы.

— Я думать, — проговорил он скрипучим голосом, с акцентом сильным и немецким, — я думать, что ми не есть с вами знакомы. Ja. He думать так.

— С вами? — удивился Золтан. — С вами — вряд ли, господин хороший, это вы свинье в самое рыло дали — с вами я и вправду незнаком. Только при чём тут вы? Я про другое. Кто ж не знает достопочтенного брата Бертольда! — И отвесил монаху лёгкий поклон. — А? Неужто я не прав? Ведь это вы, святой отец?

Сидевший на скамье монах, который был уже изрядно пьян, стремительно трезвел. Он сидел и смотрел на Золтана снизу вверх, остекленело выпучив глаза.