Дмитрий Скирюк - Драконовы сны

Прошло три дня после всего, что случилось у дома Рудольфа. Тил теперь всё время был настороже. Однако мстить им горожане не спешили.

— Чего ж ты хочешь? — хмыкнул старьёвщик, когда Телли спросил его об этом. — Если к униженью добавляется страх — тебя поневоле начинают уважать.

Подобное уважение, однако, оказалось штукой неприятной — у булочника, у аптекарей, у рыночных торговцев, у всех других, с кем Телли приходилось иметь дело, проскальзывала в общении с ним какая-то холодная опасливая вежливость. Продукты им исправно отпускали, как за деньги, так и в долг, но шли дни, и Тил всё чаще стал замечать, что торговцы при его приходе замолкают и косятся в сторону.

Потом он к этому привык.

Спервоначалу, выходя в город, мальчишка брал с собою посох, надеясь, что это придаст ему уверенности и удержит недругов от нападения, однако вскоре отказался от этой идеи. Для этого требовалось нечто большее, чем просто умение им владеть — требовалась привычка, и если травник очень даже запросто мог расхаживать с посохом по городу, то белобрысый паренёк с оттопыренным левым ухом выглядел с дубинкой в руках по меньшей мере глупо. Он думал было завести себе свинчатку, как у Румпеля, но драться со свинчаткой Телли не умел — манера боя, которой обучил его Жуга, почти всегда брала в расчёт открытую ладонь, а переучиваться не хотелось, и Телли перестал таскать посох с собой.

Дракончика от греха подальше он теперь тоже оставлял дома. Вдобавок, ко всем заботам Телли вдруг добавилась ещё одна — Рик заболел. Причём, не просто занемог, а заболел серьёзно, так, что перестал есть и даже к воде не притрагивался. Даже любимое лакомство — копчёные селёдочные головы — оставляло его равнодушным. Кожа его подсохла, потеряла чистоту и блеск, на спине мосластым гребнем проступил хребет, крылья обвисли, глаза затянула мутноватая серая плёнка. Уже не вставая, Рик день за днём молча лежал у камина, тусклыми глазами глядя в пламень угольков, и только изредка вздыхал.

Рудольф ни слова не сказал по этому поводу. А вот Бликса, похоже, уже поставил на дракошке крест.

— Может, прикончим его, пока не поздно? — предложил он Телли как-то раз. — А за шкуру, глядишь, и выручим чего…

— Лучше тебя прикончим, — огрызнулся тот, — за твою шкуру больше дадут!

— Ну, ну, не кипятись. Я ж как лучше хотел… А может, это у него от того, что он огнём плевался?

— Не знаю. Может быть. Отстань.

Бликса с каждым днём всё быстрее шёл на поправку. Телли приволок от Людвига мешок с его «струментом», и теперь лудильщик снова ходил по дворам, починяя посуду, подсвечники и прочую утварь. За то время, пока он валялся в доме у Рудольфа, работы накопилось предостаточно, и без заработка Бликса возвращался редко. Жить он пока предпочитал у старьёвщика, не без оснований опасаясь мстительных горожан.

— Конечно, я тут, в этой заварухе, вроде, как и не при чём, — примостившись у огня с паяльником и взятой на дом работой, рассуждал он. — Но при встрече с медвежьим капканом поди-ка объясни, что ты не медведь! Разбираться не станут. Я уж лучше тут пока… Не возражаешь, Руди?

Рудольф не возражал, тем более, что лишние деньги вовсе не были помехой. В доме теперь было не на что даже купить угля, Бликса с Тилом раздобыли старую двуручную пилу и распилили на дрова упавший тополь. На первое время должно было хватить, хотя лудильщик уже стал присматриваться к окружавшим дом развалинам.

— На башне спорили химеры, — проговорил негромко Телли, — которая из них урод…

— Да все они уроды, — вдруг сказали сзади. Тил оглянулся — за спиной его стоял Щербатый.

— Кто уроды? — спросил с подозрением Тил.

— Ну эти… как его… химеры. — Румпель поднял взгляд, и видя, что его не понимают, пояснил: — Ну, твари каменные. Которые на соборе сидят. Видал, небось?

Под глазом у Щербатого ещё не до конца зажил фингал, оставшийся после той памятной драки. Телли почувствовал неловкость.

— А… — сказал он. — Ну. Чего надо?

Напряжение не отпускало. Украдкой Телли бросил быстрый взгляд по сторонам, но ни Отто, ни Рябого поблизости не обнаружил. Щербатый замялся:

— Да я просто шёл, вот… Вижу, вроде, ты. Стоишь…

Тил помедлил, прежде чем ответить.

— Ты вот что, Румпель… Знаешь, что… Иди своей дорогой.

— Да я что, я — так… — замялся тот. — Я только сказать хотел, чтобы ты по нашей улице ходил. Когда хочешь. Отто говорит, что опосля того, как этот… друг твой рыжий, в «Петухе» всю Шнеллерову банду покрошил, с таким лучше дружбу водить, чем враждовать… Ты на меня зла не держишь, а, Тил? Не держишь, а?

Телли растерялся. Чего-чего, но что Блошиная Канава вдруг пойдёт на мировую, он не ожидал. Как себя теперь вести, он совершенно не представлял.

— Да ладно, чего уж… — буркнул он.

— А меня Максом звать, — заявил Щербатый, мгновенно повеселев. — Румпель — это пацаны придумали. Нос, говорят, у тебя большой, вот и прозвали так…

Слова из Макса хлынули потоком, словно бы открылись вдруг невидимые шлюзы. Телли повернулся лицом к помосту и слушал вполуха. Румпеля это, похоже, нисколько не смутило. Меньше чем за пять минут Телли успел узнать, что Макс — сын местного торговца рыбой, а с бандой Отто водится постольку, поскольку невозможно жить у западных ворот и с нею не водиться, что Отто дома не ночует никогда, поскольку папаша у него — известный в городе пьянчуга, а матери нет вовсе, что Рябого по-настоящему зовут Гансом, и что вообще он парень тоже неплохой, но трусоват, и дальше-больше-обо-всех-про-всё. Он говорил и говорил без умолку, и вскорости успел изрядно Тилу надоесть. Сказать же ему снова: «Поди прочь» было как-то уже неловко, не потому, что не хотелось ссориться, а просто и без этого проблем хватало. Телли был противен весь этот разговор. В этой «дружбе» был оттенок того самого «унижения пополам со страхом», о котором говорил Рудольф. Заводила Блошиной канавы и тут стремился выгадать что-нибудь для себя — не власти, так безопасности. Всё это выглядело глупо и нелепо, и Телли опять попытался сосредоточиться на представлении.

А на сцене тем временем и впрямь, похоже, начиналось что-то интересное. Силач со своими железками убрался прочь. Канатоходец — вертлявый парнишка, обтянутый лоскутным — ромбами — трико вдруг вытащил откуда-то зелёное яблоко величиной с кулак, вскарабкался повыше и подвесил его на бечёвке к канату. Парнишка с лютней примостился на краю помоста, свесив ноги и тихонько пощипывая струны, а акробатка встала чуть поодаль, держа в руках три дротика и чёрную повязку. Канатоходец посмотрел на девушку, та — на канатоходца, оба кивнули, и парень проворно пополз по канату.

— Хэй, горожане! — выкрикнул он, повиснув на руках и сверкая голыми коленками. — Вон яблоко висит, всем видно?