Питер Бигл - Последний единорог

Ее дыхание чуть изменилось.

– Волшебник не помог, а причинил ему зло, – мягко сказала Она. – Ужасно, если добрые волшебники превратили весь мой народ в людей – это ведь все равно, что запереть человека в горящем доме. Уж лучше бы их всех убил Красный Бык.

– Там, куда вы идете, – ответил Шмендрик, – мало кто пожелает вам добра, а доброе сердце, пусть даже глупое, может однажды оказаться нужнее воды. Возьмите меня с собой ради смеха, ради удачи, ради неизвестного. Возьмите меня с собой…

Пока он говорил, дождь утих, небо стало проясняться, и мокрая трава засветилась, как внутренность морской раковины. Она посмотрела вдаль, пытаясь среди сливающихся в серый туман королей разглядеть сухую хищную фигуру, а в снежном блеске замков и дворцов увидеть тот, что покоится на плечах Быка.

– Никто еще не путешествовал со мной, – ответила Она, – но ведь никто еще и не брал меня в плен, не принимал за белую кобылу и не придавал мне мой же собственный вид. Кажется, многое должно случиться со мной впервые и твое общество не будет ни самым странным, ни самым последним. Если хочешь, можешь отправиться со мной, но я бы предпочла, чтобы ты выбрал другую награду. Шмендрик печально проговорил: – Я думал об этом. – Он посмотрел на свои пальцы, и она увидела серповидные отметины там, где прутья укусили его. – Вы не сможете выполнить мое настоящее желание.

«Вот оно, – подумала Она, почувствовав первое: прикосновение печали. – Таким оно и будет, путешествие со смертным».

– Нет, – ответила Она. – Как и ведьма, я не могу сделать из тебя то, чем ты не являешься. Я не могу превратить тебя в настоящего волшебника.

– Я так и думал, – ответил Шмендрик. – Все правильно. Не беспокойтесь. – Я не беспокоюсь, – отозвалась она.

В первый день путешествия на них спикировал голубой самец сойки и сказал:

– Вот это да, пусть меня набьют сеном и поместят за стекло! – И полетел прямо домой, чтобы рассказать жене об увиденном.

Сидя на краю гнезда, она нудно и монотонно бубнила:

Мухи, жуки, пауки, слизняки,

Клещ из куста и комарик с реки,

Овод, кузнечик и червячок –

все будут срыгнуты вам в должный срок.

Баюшки-бай, непоседы, проказники,

кстати полеты – уж вовсе не праздники.

– Сегодня я видел единорога, – сев на ветку рядом, сказал самец.

– А ужина ты не видел? – холодно ответила жена. – Терпеть не могу мужчин, говорящих с пустым ртом.

– Детка, подумай, – единорога! – Отбросив свою обычную важность, он подскочил на ветке. – Я не видел ни одного из них с тех пор, как…

– Ты никогда их не видел, – ответила она. – Не забывай, с кем говоришь. Мне лучше знать, что ты видел в своей жизни, а что нет. Он не обратил внимания на выпад. – С ней был кто-то странный в черном, – трещал он. – Они шли за Кошачью гору. Уж не направляются ли они в страну Хаггарда. – В позе, когда-то покорившей его жену, он артистично нагнул голову. – Чем не завтрак для старого Хаггарда, – дивился он. – Явился единорог и смело стучится в его черную дверь. Я бы все отдал, чтобы увидеть…

– Полагаю, вы не целый день наблюдали с нею за единорогами? – щелкнув клювом, прервала его жена. – Понятно, ей не привыкать по части оправданий. – Взъерошив перья, она надвигалась на него. – Дорогая, я даже не видел ее, – пискнул муж, и хотя жена знала, что он в самом деле не видел и не осмелился бы увидеть, она все же влепила ему разок. Уж она-то знала толк в вопросах морали.

Единорог и волшебник шли вверх по мягкой весенней Кошачьей горе, потом вниз в долину, в которой росли яблони. За долиной высились невысокие горы, толстые и ручные как овцы, удивленно нагнувшие свои головы, чтобы обнюхать проходящего единорога. Их сменили летние вершины и прожаренные равнины, над которыми воздух дрожал, как над сковородкой. Вместе они перебирались через реки, карабкались вверх или вниз по поросшим куманикой берегам и обрывам, странствовали в лесах, напоминавших ей собственный, хотя быть похожими они не могли, ведь они знали время. «И мой лес теперь тоже его знает», – думала Она, но говорила себе, что это ничего не значит и все будет по-прежнему, когда она вернется.

Ночью, когда Шмендрик спал сном стершего ноги голодного волшебника, Она, не смыкая глаз, припадала к земле и ждала, что громадный силуэт Красного Быка вот-вот бросится на нее с луны. Иногда она была уверена в этом, до нее доносился его запах – темный лукавый смрад, сочащийся в ночи. Вскрикнув, с холодной готовностью Она вскакивала на ноги, но всякий раз обнаруживала лишь двух-трех оленей, глазеющих на нее с почтительного расстояния. Олени любят единорогов и завидуют им. Однажды вытолкнутый хихикающими друзьями двухлетний бычок подошел к ней совсем близко и, пряча глаза, пробормотал:

– Вы прекрасны. Вы так прекрасны, как рассказывала мне мать.

Молча Она посмотрела на него, зная, что он и не ждет отпета. Остальные олени фыркали, давились смехом и шептали: – Давай дальше, дальше.

Тогда олень поднял голову и быстро и радостно воскликнул:

– А я все же знаю кое-кого прекраснее вас. – Он повернулся и в лунном свете побежал прочь, его друзья последовали за ним. Она снова легла.

Время от времени они заходили в деревни, Шмендрик объявлял, что он бродячий волшебник, и просил на улицах разрешения «песнями оплатить ужин, чуточку вас потревожить, слегка помешать спать и проследовать дальше». Почти в каждом городке ему предлагали ночлег и стойло для прекрасной белой кобылы. Пока детей не отправляли спать, он при свете фонаря давал представления на рыночных площадях. Не пытаясь сделать что-то значительное, он заставлял кукол говорить, превращал мыло в конфеты, но даже такие пустяки подчас не удавались ему. Однако детям представления нравились, их родители не скупились на ужин, а летние вечера были мягки и приятны. Спустя века Она все еще вспоминала странный шоколадный запах стойла и тень Шмендрика, пляшущую на стенах, дверях и трубах.

По утрам они продолжали путь, карманы Шмендрика раздувались от хлеба, сыра и апельсинов, и Она выступала рядом с ним – белая, как барашки на волнах в лучах солнца; зеленая, как сами волны в тени деревьев. Люди забывали его фокусы раньше, чем он исчезал из вида, но его белая кобыла тревожила по ночам многих селян, и не одна женщина пробуждалась в слезах, увидев ее во сне.

Однажды вечером они остановились в сытом благополучном городке, где даже у нищих были двойные подбородки, и мыши не бегали, а ходили вперевалку. Шмендрика тут же попросили отобедать с мэром и наиболее округлыми членами магистрата, а ее, как всегда неузнанную, отпустили на пастбище, где трава была подобна сладкому молоку. Обед был сервирован на открытом воздухе, на площади – вечер был теплый и мэр хотел покрасоваться перед гостем. Это был превосходный обед.