Кристофер Паолини - Наследие

«Конечно, узнал бы, — сказала Сапфира. — Ты же его сын. — Она нежно коснулась Эрагона мордой. — И потом, лицо у тебя не так уж сильно изменилось с тех пор. Он не смог бы принять тебя за кого-то другого, хотя, конечно, запах у тебя стал совсем иным».

«Вот как?»

«Конечно. Теперь ты пахнешь почти как эльф… Но, так или иначе, а Бром вряд ли принял бы меня за Шрюкна или Глаэдра, это уж точно!»

«Да уж!»

Эрагон чихнул и на минутку отошел от гробницы. Бром казался таким живым внутри этого алмазного саркофага… Это вызывало у Эрагона дикие, невозможные мечты — которые он, впрочем, почти отвергал разумом, и все же чувства не позволяли ему с ними расстаться, — о том, что Умаротху и другим Элдунари, возможно, с помощью своих общих знаний и умений смогли бы сделать то, о чем он боялся даже говорить. Ведь смогли же они воплотить в жизнь то, что он только пытался сделать с помощью своего заклятия во дворце Гальбаторикса! И искорка отчаянной надежды вновь затеплилась в его сердце.

И Эрагон, обращаясь одновременно к Сапфире и Умаротху, сказал:

«Как только Бром умер, мы с Сапфирой сразу его похоронили, а потом Сапфира превратила простой песчаник в алмаз. Это, правда, произошло только на следующий день, но в каменную гробницу, подальше от воздуха, мы спрятали его сразу, еще ночью. Умаротх, может быть, твоя сила и сила других Элдунари в сочетании с вашими знаниями смогли бы… смогли бы исцелить его? — Эрагон весь задрожал, как в лихорадке, и прибавил: — Я ведь тогда еще не умел исцелять такие тяжкие раны. Хотя теперь… теперь, мне кажется, я мог бы исцелить их и спасти его».

«Это было бы куда труднее, чем тебе кажется», — сказал Умаротх.

«Да, я понимаю, но уж ты-то наверняка смог бы это сделать! — воскликнул Эрагон. — Я же видел, как вы с Сапфирой делали с помощью магии поистине удивительные вещи. Конечно же, это в твоих силах!»

«Ты же прекрасно знаешь, что мы не можем использовать магию по желанию, даже своему собственному», — с упреком сказала Сапфира.

«И даже если б нам удалось оживить Брома, — сказал Умаротх, — то, скорее всего, мы не смогли бы восстановить его разум. Разум и душа — слишком сложные вещи; если мы это сделаем, он вполне может оказаться умственно неполноценным или же совершенно перемениться как личность. И что тогда? Ты бы хотел, чтобы он жил таким ? А он бы этого хотел? Нет, Эрагон, лучше оставить все как есть. Ты будешь чтить его в своих мыслях и поступках, как делал это до сих пор. Я понимаю, ты хотел бы, чтобы все было иначе. Как и все мы, потерявшие того, кого любили более всего на свете. Однако таков порядок вещей. Бром живет в твоих воспоминаниях. И тебе следует с этим смириться».

«Но я…»

Договорить ему не дал самый старший из Элдунари, Валдр. Он удивил Эрагона тем, что заговорил с ним не с помощью образов и чувств, а с помощью слов древнего языка, хоть и выговаривал их с огромным трудом и напряжением, словно чужие. Он сказал:

«Оставь мертвых земле. Они существуют не для нас». И больше он ничего не прибавил, но Эрагон почувствовал исходящие от него сочувствие и огромную печаль.

Тяжело вздохнув, Эрагон на мгновение закрыл глаза. А затем позволил своему сердцу отпустить на волю эту заблудшую надежду и вновь принять тот факт, что Брома больше нет.

«Ах, — сказал он Сапфире, — я и не думал, что это будет так трудно».

«Было бы странно, если бы это было легко».

Почувствовав ее теплое дыхание у себя на макушке, он слабо улыбнулся и, собрав все свое мужество, снова посмотрел на Брома.

— Отец, — сказал он ему. И это слово имело у него во рту какой-то странный вкус, у него никогда еще не было повода назвать так кого-то другого. Затем Эрагон перевел взгляд на те руны, которые высек на шпиле гробницы. Там было написано:

Он горько улыбнулся, понимая, как близко от истины тогда оказался. А затем заговорил на древнем языке, и алмазная поверхность затрепетала, задрожала, как вода, и на ней стали появляться новые руны. Когда же Эрагон умолк, на гробнице возникла новая надпись:

Эта эпитафия носила не столь личный характер, однако Эрагону она казалась более подходящей. Затем он произнес несколько заклинаний, чтобы уберечь алмазную гробницу от воров и вандалов.

Эрагон все продолжал стоять у могилы, не в силах повернуться и уйти. Он чувствовал, что должно произойти что-то еще— событие, чувство, понимание чего-то, — какой-то знак, позволяющий ему сказать своему отцу «прощай» и уйти.

Наконец он коснулся ладонью холодной поверхности гробницы, страстно мечтая о том, чтобы проникнуть внутрь и в последний раз коснуться самого Брома, и сказал:

— Спасибо тебе за все, чему ты меня научил.

Сапфира взволнованно фыркнула и склонила голову, коснувшись гробницы мордой.

Затем Эрагон повернулся и с ощущением некой завершенности, конца определенного периода жизни взобрался Сапфире на спину.

Он был чрезвычайно мрачен и молчал все то время, пока Сапфира набирала высоту и брала курс на северо-восток, к Урубаену. И лишь когда гряда песчаниковых холмов превратилась в неясное пятно на горизонте, Эрагон тяжело вздохнул, посмотрел на лазурное небо, и губы его тронула улыбка.

«Что тебя так порадовало?» — спросила Сапфира, помахивая хвостом.

«У тебя на морде чешуя отрастает», — сообщил он, страшно обрадовав ее этим известием. Пофыркав немного, Сапфира заявила:

«Я всегда знала, что так и будет. Да и почему бы ей не отрасти?»

Однако Эрагон чувствовал, как у него под ногами вибрируют ее бока, как сильно она замурлыкала от удовольствия. И он, погладив ее по шее, прижался к ней грудью, чувствуя, что его тело наполняется ее теплом.

Когда они с Сапфирой прибыли в Урубаен, Эрагон был удивлен тем, что Насуада уже успела сменить название города на старинное — Илирия — из уважения к его истории и наследию.

Также, к своему большому огорчению, он узнал, что Арья уже отбыла в Эллесмеру вместе с Датхедром и другими знатными эльфийскими лордами, забрав с собой зеленое драконье яйцо, которое нашла в цитадели.

Впрочем, Арья оставила ему у Насуады письмо, в котором объясняла, почему уехала так поспешно: она должна была сопровождать тело Имиладрис в Дю Вельденварден, чтобы достойным образом похоронить ее. Что же касается зеленого яйца, то она писала следующее: