Алан Фостер - По Мыслящим Королевствам

Однако согласованное наступление не удалось, поскольку на них вдруг свалилась свирепая черная масса. Издав страшный рев, от которого задрожала земля, Алита одним ударом огромной лапы сбил с ног одного борборессба, а через мгновение откусил голову другому.

Увидев надежду на спасение, Эхомба и Симна ринулись на гренков. Под многочисленными ударами их оружия твари теряли огромные куски трясущейся желеобразной плоти, однако это их не останавливало. У них не было костей, а также, насколько могли судить бешено размахивающие мечами мужчины, отсутствовала кровь и нервная система. Язык-щупальце обвился вокруг руки Симны и тут же был отрублен клинком. Ампутированный орган лежал на земле, скручиваясь и извиваясь, будто червь, выгнанный на поверхность сильным ливнем.

Методично и безостановочно кромсая направо и налево, друзьям удалось превратить тройку настойчивых, но медлительных гренков в дрожащие груды густой дряни, перепачкавшей мостовую и тротуар. И даже тогда отдельные части безногой плоти норовили подпрыгнуть и продвинуться в направлении путешественников.

Обратив оставшихся борборессбов в бегство, причем некоторых с подпаленными хвостами и обожженными конечностями, разъяренный Алита преследовал их буквально по горячим следам, а видение, возникшее из резной фигурки, обратило свое внимание на грозную тень вохвна. Бестелесный дух изогнулся и обвился вокруг пришелицы, окружая ее собственным призрачным телом. Безликий урод начал сжиматься, надежно обволакивая фигуру воительницы.

Нисколько не испугавшись, высокое видение несильно, но твердо взмахнуло дубинкой. Пара костровых шипов прикоснулась к душащему зловонию. Закрученный спиралью вохвн издал удивленный стон и с мягким свистом всосался в шипы, оставив после себя лишь струйку ядовитого пара. Поднеся пальцы к губам и послюнив их, призрак нагнулся и сжал в руке остатки вохвна, который в последний раз перед полным исчезновением резко зашипел.

Покрытые с ног до головы отрубленными кусками трясущихся, студенистых гренков, Этиоль и Симна повернулись к высокой гибкой фигуре, которая возникла из осколков резной статуэтки пастуха. Сжимая в руках щит и дубинку, она приблизилась к ним. Ноги Накера Сведущего, лишенные внешней поддержки, к конце концов не выдержали, костлявая задница тяжело грохнулась о мостовую. Так пьянчужка и остался сидеть, ссутулившись, раскачиваясь туда-сюда, что-то бормоча себе под нос и пристально глядя на нечто неопределенное.

По-прежнему покрытое язычками бледного белого пламени, видение остановилось перед запыхавшимися друзьями. И улыбнулось. Растерявшись, Эхомба неуверенно всматривался в него, не веря объяснению, которое разум давал тому, что видели его глаза.

— Фастала?

— Привет, Этиоль Эхомба. — Величественная улыбка стала шире.

Это действительно была Фастала. Но не та сгорбленная ковыляющая старуха, которую он знал с самого детства. Перед ним стояла особа, обладавшая необыкновенной женственностью, естественной чувственностью и великими знаниями. Симна взирал на нее с безмолвным восхищением.

— Ничего не понимаю, — произнес пастух. Поставив край щита на землю, Фастала оперлась на него дубинкой и сложила сверху руки.

— Моя фигурка была вырезана не тогда, когда я была ребенком или такой, какой ты, Этиоль, меня знаешь, а тогда, когда я была вот такой. И когда печать была сломана, я явилась тебе не такой, какая теперь, а какой была раньше. — Она мягко засмеялась. — Разве в молодости я не была хороша?

— Клянусь гонадами Господа, это уж точно! — Несмотря на то что Эхомба неодобрительно нахмурился, северянин не сделал ни малейшей попытки отвести глаза.

Пастух почувствовал, что, не понимая причины, неловко ежится под пламенным взором. Между тем именно такой взгляд, лишь немного смягченный преклонным возрастом, он видел у нее на лице в день, когда покидал деревню. Но то была знакомая ему Фастала — бодрая, умная, иногда грубоватая, по-прежнему любящая соленую шутку и веселье старуха.

Сейчас в ее прямом и гибком теле не было ни болезненности, ни изъянов. Однако белое пламя, окутывавшее фигуру, становилось все бледнее и бледнее.

Она мельком взглянула вниз на самое себя.

— Да, эта часть меня увядает. Отныне я смогу быть с тобой, Этиоль Эхомба, лишь в твоем сердце и душе. Хотела бы, чтобы все было иначе. — Подняв руки и раскинув их в стороны, она по-львиному потянулась. Бросив взгляд на северянина, Эхомба испугался, что у того случится сердечный приступ.

— Ты спасла нас, — проговорил он.

Подобрав щит и дубинку, Фастала придвинулась к пастуху. Бледное пламя, исходящее из ее тела, не обжигало. Ее поцелуй, однако, был таким же горячим, как шипы кострового кустарника.

— Ах, Этиоль, — сказала она хриплым голосом, — каким же ты вырос совершенным мужчиной и какая счастливая женщина твоя Миранья. — Лицо Фасталы посуровело. — Тебе еще долго придется путешествовать.

Он кивнул:

— Мне уже дважды говорили, что если я пойду дальше, то буду убит. А ты что скажешь?

— Ничего, Этиоль Эхомба. Я ничего не могу сказать тебе. — Чуть повернувшись, она показала рукой на скрюченного, раскачивающегося Накера. Возвратившийся после бойни черный кот стоял и смотрел на беспомощную фигурку человека. — Почему бы не спросить его? Он знает все.

Симна издал оскорбительный звук.

— Пьяницу Накера? Отдаю ему должное, он знает немало. Но все? Даже величайший из мудрецов не знает всего. А эта омерзительная маленькая сопля никакой не мудрец.

— Нет, не мудрец, — согласилась юная Фастала. — И все-таки не исключено, что он знает все, как и утверждает сам. Беда в том, что знание всего еще не делает человека совершенным. И точно так же, как он не мудрец, он не совершенен. — Остатки мерцающего бледного пламени почти исчезли с ее тела, в последний раз отчетливо высветив гибкий, грациозный стан на фоне ночи.

Потянувшись к шее, Эхомба взялся за разорванный шнурок, на котором висела резная фигурка. Фигурка была с ним с тех самых пор, как он покинул землю наумкибов, — маленький прохладный спутник, которого он чувствовал кожей, привычной тяжестью напоминавший о доме.

— Я буду скучать по тебе, Фастала. Пока не вернусь домой.

— Надеюсь, что буду еще жива, когда ты возвратишься. Хотелось бы узнать, чем все это для тебя кончится.

— Зря ты не сказала мне о силе фигурки. — В голосе пастуха звучали одновременно и упрек, и нежность.

— Я тебе говорила, Эхомба, говорила. — Теперь она смеялась над ним, и обволакивающее ее белое пламя взметнулось ввысь, словно живое существо, на какой-то миг возвращенное к жизни. — Помнишь, когда мы беседовали в последний раз, я сказала тебе, что эта фигурка и есть настоящая я? Что, пока ты носишь ее, я смогу путешествовать вместе с тобой?