Ричард Кнаак - Право по рождению

Тот, чьё истинное имя было Люцион, сын Мефисто, повёл Малика не к дверям в святую святых, но к стене позади трона. Когда они подошли туда, Примас прочертил в воздухе дугу.

Пылающая алая арка образовалась в стене. Она быстро удлинилась, её концы достигли каменного пола прежде, чем Малик успел сделать второй вздох. Когда это произошло, область внутри неё исчезла… Открывая взору коридор в свете факелов, который опускался под землю наподобие какой-нибудь древней гробницы. Что было ещё более зловеще, вдоль самих стен шли многие ряды словно каменных стражей, чья жуткая броня даже отдалённо не напоминала броню надзирателей мира.

Когда Люцион и высший жрец Мефиса вступили в подземный коридор, зловещие стражи перевели на них свои взгляды. Ряды немедленно насторожились. Из-под чёрных шлемов, форма которых напоминала черепа безрогих баранов, выглядывали не глаза — чёрные впадины. Кожа воинов была цвета надгробий, а их нагрудники носили эмблему их нечестивого призвания — кровоточащий череп, что пронзён двумя мечами, оплетёнными змеями.

Малик хорошо знал их — ещё бы, сам отобрал многих в их ряды. В отличие от его хозяина, они не пугали его, потому что высшим жрецам было уготовано руководить ими во имя Примаса в день, когда Храм завоюет полную власть над Санктуарием и все притворства будут скинуты.

Санктуарий. Это название было известно немногим, большинство из которых не были человеческой плоти. Малик узнал правду о своём мере из уст хозяина, который был способен понимать реальность лучше, чем большинство других. В конце концов, разве не был он одной крови — если такое упрощённое определение было уместно — с Повелителем Ненависти, которого иные назвали бы демоном и кто был, вместе с его братьями Баалом и Диабло, хозяевами Пылающего Ада?

Идея добра и зла в её наиболее традиционном представлении уже давно перестала интересовать Малика. Высший жрец понимал только силу, а то, что представлял собой Примас, была несметная сила всего сущего. Разве не Трое собрались вместе, чтобы создать мир Санктуария и людей силой своего собственного воображения? И разве не были они обмануты тем, кого они считали своим союзником, и изгнаны из Санктуария на века? И всё же, несмотря на обман, они теперь вступили в мир своего собственного творения и скоро смогут вырвать его из лап того, кто когда-то украл его. Это проклятое создание верило, что у него теперь есть своё королевство, а с его обитателями можно играть, как он пожелает. Но он недооценил Троих и, по возвышенному мнению Малика, сына одного из них — Люциона — недооценил больше всех.

Именно Люцион по прошествии всего этого времени заставил предателя выйти из тени, сделал его присутствие видимым для них. Это был первый шаг по перехвату Санктуария и возвращению его в то состояние, в каком он должен быть по замыслу… Местом, в котором те, кто достоин — такие, как он, — возвысятся, чтобы помогать Троим превращать всё сущее в отражение их истинного великолепия.

И для таких, как Малик, это означало больше силы, чем было у всех магических кланов и мелких знатных сошек вместе взятых.

Зачем именно в этой связи Примасу понадобился Ульдиссиан, даже высший жрец не понимал до конца. По мнению Малика, вероятнее всего было, что Ульдиссиану уготовано стать первым в новом легионе воинов Трёх. Какое ещё ему могло быть применение? Малик видел потенциал — он чувствовал потенциал, — и потому считал, что прав. Фермер будет должным образом сломлен, он будет готов поддаться воле Владыки Люциона. После этого он станет идеальным слугой, выполняющим все команды, какими бы ужасными они ни были.

«Точь в точь как морлу» — подумал священник.

Словно чтобы укрепить эту последнюю мысль, коридор наконец закончился. Искрящаяся завеса ядовито-зелёного, которую Малик хорошо знал, встала перед двумя.

Сын Мефисто снова сделал жест. Завеса превратилась в густой дым, который рассеялся… И под внезапный раздражающий лязг металла о металл им открылось логово морлу.

Так Люцион назвал своих солдат в бараньих масках. Морлу. Это было слово силы, два слога, пропитанных магией величия Примаса. Морлу были более чем просто фанатичны; они жили и дышали волей Повелителя Ненависти. Они больше не спали, не ели. Морлу делали только одно — сражались.

И когда Малик и его хозяин вошли в огромную залу в форме чаши, вырытую глубоко под землёй великого храма, они застали морлу как раз за этим занятием. Освещённая густыми жгучими реками расплавленной земли, текущими в случайных направлениях по огромным расщелинам, сцена была кошмаром, достойным демона. Несметное море заключённых в броню тел рубили и хлестали, и резали, и отталкивали друг друга с крайней несдержанностью и полнейшим весельем. Каждый воин кровоточил от множества глубоких разрезов на своём теле. Конечности лежали оторванными на залитой сукровицей земле. Трупы были во множестве разбросаны повсюду, насколько хватало глаз. Малик наблюдал головы, откатившиеся далеко от туловищ, рты — если челюсти ещё были на месте — были всё ещё открыты в предсмертных криках. У многих лиц не хватало глаза или двух, носа или уха, и они при этом совсем не отличались от большинства живых, которые, столь же искалеченные и безобразные, были увлечены битвой и потому не обращали на свои раны никакого внимания.

Куски других частей тела плавали или лежали на берегах лавовых рек, и с каждым вздохом их всё больше добавлялось рьяными бойцами.

Быстрое изучение сцены внизу давало понять, что в их борьбе не было ни ритма, ни причины, ни различимых сторон противостояния. У морлу не было такого. Каждый воин сражался за себя, объединяясь с себе подобными лишь на столько, сколько было нужно, чтобы выполнить какую-то общую задачу… Сразу после чего они, как правило, обрушивались друг на друга. Они с радостью убивали друг друга с тем же титаническим напряжением, с каким они бы разделывались с любым внешним врагом. Только против внешнего врага они по-настоящему объединялись, ибо этого от них больше всего хотел владыка. Они были созданы становиться чумой для тех, кого нельзя было обратить, кто наверняка пошёл бы служить предателю, по своей воле или будучи обманутым.

Люцион взглянул наверх, хотя Малик и знал прекрасно, что могучего спутника его совсем не интересовали каменные образования. Примас смотрел за пределы видимого смертными, в то место, какое никакие тренировки не могли бы открыть взору высших жрецов или других простых людей.

— Мы хорошо подобрали время для визита. Час близок, мой Малик, — проговорил Примас с тоном, напоминающим любовь отца, который гордится за своих детей. — Давай остановимся и насладимся красотой всего этого, пока оно обновляется…