Джон Норман - Рабыня Гора

Позади меня – хозяин. Рядом человек с факелом. Я принялась ласкать, целовать лежащего воина. Ублажала его, как могла – руками, губами. Делала все, что прикажет. Я – рабыня. Наконец он схватил меня, швырнул на меха, навалился сверху. А я смотрела в лицо хозяину. В свете факела его было хорошо видно. Как и ему – меня. А потом я вдруг отвернулась, закрыла глаза, закричала. Не могла больше устоять. И вот, умирая от стыда, прямо на глазах у хозяина я отдалась другому мужчине.

Удовлетворившись, он отбросил меня прочь. Хозяин велел мне встать, повел туда, где валялась моя попона. Склонившись надо мной, связал мне за спиной руки, потом крепко скрутил щиколотки. Я лежала на боку. Он набросил на меня попону и ушел.

Ко мне прокралась Этта. Я взглянула на нее. Нет, я не плакала, в глазах – ни слезинки. Развязать меня она и не пыталась. Хозяин велел оставить на ночь связанной. Значит, так и будет. Я отвернулась. Этта не уходила. Ну и вечер мне выпал! Сначала, увешанная колокольчиками, бегала от дикарей – и дичь, и награда в одном лице; потом меня бросили им на растерзание, чтобы знала свое место. О, ни в их превосходстве, ни в своей подчиненности я больше не сомневалась. Потом хозяин поставил меня перед выбором – бежать или остаться, но я, обнаженная, упала перед ним на колени, молила оставить меня в лагере. Что ж, меня оставят – дал он мне понять, – если я стану покорной, смиренной рабыней. Рабыне дали выбор – и она осталась. По собственной воле осталась униженной, бесправной рабыней.

Так почему же хозяин открыл мне путь сквозь стену? Неужели я действительно ничего для него не значу? Неужели ему все равно – останусь я в лагере или кану во тьму, чтобы умереть от голода, попасться в когти к диким зверям или в руки к другим мужчинам? Да, наверно, все равно. И все же лежа под попоной, связанная, обнаженная, я покраснела. Нет, он сделал это для моей же пользы. Получается, он понимает рабыню лучше ее самой. Конечно, у него таких было множество, может, даже землянки. Вряд ли я единственная попала с Земли в этот мир и угодила здесь в цепи. Наверняка таких немало. Значит, разобраться во мне для него не стоит труда. И путь на волю он открыл ради меня – не ради себя. Он – при его-то опыте – видел меня насквозь, все мои мысли, чувства для него как на ладони, душа моя обнажена перед ним, как и моя плоть. От этих проницательных глаз ничего не скроешь, в женской психологии он – эксперт. Нет для него во мне тайн. Сразу все понял, с ходу раскусил. Просто дрожь пробирает: ведь ему ничего не стоит управлять, манипулировать мною. Мне его не одолеть. Как он разобрался во мне! Думать об этом и страшно, и приятно. Приятно – потому, что в глубине души хочется, чтобы тебя поняли. Страшно – потому, что понимание это дает мужчине власть над тобой. А он – сомнений нет – не из тех, кто упустит возможность этой властью воспользоваться. Пустит ее в ход так же естественно, не задумываясь, так же безжалостно и успешно, как вепрь – клыки, как лев – когти. Он понимает меня. Он владеет мною. Я бессильна. Я – его собственность.

Связанные за спиной руки сжались в кулаки. Открыл мне ход в изгороди! Знал, что не убегу! Я не знала – а он знал. Знает меня лучше меня самой! Не сомневался: дай девушке выбор, и она на коленях будет умолять не отпускать ее, сама за минуту до этого о том не подозревая. А он уже знал. Была в этом даже некая бравада – показать, что она сама знала, что не убежит, что, валяясь у него в ногах, станет упрашивать оставить ее в лагере. «Так что же из этого следует? – спрашивала я себя, в бешенстве извиваясь со связанными руками и ногами. – Вполне понятно что». Только вот земной девушке принять этот вывод не так-то просто. Что такого знал он обо мне, чего я сама о себе не знаю? Что же разглядел в Джуди Торнтон сметливый этот дикарь? Что-то, чего она сама не знала? Что-то, в чем ни за что не призналась бы себе?

– Нет, – зарыдала я. Этта, пытаясь утешить, поглаживала меня по голове.

– Нет! – стонала я. – Нет!

Но выбор был сделан. Проем в колючей стене сомкнулся.

А потом он привел меня к самому мерзкому из всех мужчин в лагере, заставил его ублажать, только теперь не связанной, без скрывающего голову колпака. Теперь я сама должна была действовать, расшевелить его. И, захлебываясь рыданиями, я покорилась. Стоя на коленях, ласкала его – руками, губами, старалась доставить удовольствие свободному мужчине, выполнять то, что прикажет. Только толку от меня было не так уж много. Неловкая, неумелая, испуганная девчонка. Невозделанная. Как говорится, сырье. Но в конце концов он подмял меня, и, по-моему, с удовольствием, довел до чувственных спазмов. Сначала я решила не поддаваться. На меня смотрел хозяин. Нет, я покажу, что я – личность, пусть относится ко мне с уважением. Но и четверти часа не прошло, как меня захлестнуло возбуждение, противиться которому я не могла. Глаза наполнились слезами. На глазах у хозяина я откинула голову, закрыла глаза и, закричав, не в силах с собой совладать, отдалась ему. Восхитительное тело Джуди Торнтон содрогалось в оргазме. А теперь я лежу голая, связанная, кое-как прикрытая попоной.

Рядом, утешая, сидит Этта.

Все. Теперь не убежишь. Проем в колючей изгороди наглухо закрыт. Я связана. Ни рукой, ни ногой не шевельнуть. Я печально улыбнулась.

Никуда рабыне не скрыться.

Только непонятно, зачем он меня связал? Уж конечно, не побега опасался. Отвесная скала, колючая изгородь – не ускользнешь. Так почему же я связана? Может быть, в наказание. Превосходная карательная мера. В этом мире ею часто пользуются. Это и унизительно, и физически мучительно, особенно если хозяину заблагорассудится долго продержать девушку связанной. Одно из самых простых и эффективных наказаний – наряду с ограничениями в пище и плетьми. А уж когда путы сняты, девушка просто с ног собьется, стараясь угодить хозяину – лишь бы снова не навлечь на себя гнев. Вот так и учат рабынь знать свое место, а место им – у ног хозяина.

Так меня наказали? Но хозяин, казалось, вовсе не был раздосадован.

Конечно, я действовала неумело, но, как могла, старалась ублажить, кого он велел.

Вроде бы хозяин не разозлился, не казался раздраженным. Не похоже, что меня наказали. Так почему же я связана?

Старалась изо всех сил, себя не жалея, делала, что могла, – прелестная, несчастная, подневольная.

Что могла, то и делала.

Ну почему он связал меня?

Несколько минут я пыталась устоять перед тем дикарем, и мне это удалось. Лежала застывшая, неподвижная, пыталась не поддаваться чувствам. Не хотела, чтобы хозяин видел, как я бьюсь в корчах.

И все-таки не устояла! До сих пор стыдно!

А почему, собственно говоря, мне стыдно? Если женщина отдается мужчине – что же в этом плохого? Что плохого в том, что сердце бьется, что тело дышит, чувствует? Если мужчина по природе своей завоеватель и победитель, то какова же природа женщины? Может быть, она призвана гармонично дополнять его? Сдаться, покорно склониться перед ним, доставлять ему наслаждение? Меня прошиб пот. Этта улыбнулась. Лишь равный может сопротивляться мужчине. Я же ему не ровня. Я – рабыня! Я принадлежу мужчинам! И могу быть женщиной – до мозга костей, как ни одна свободная женщина. Я могу быть самкой, собственностью мужчины. Я – могу, свободные женщины – нет. Мне дано быть женщиной, им – нет. Став рабыней, я обрела свободу быть женщиной. Я рывком села. Руки связаны за спиной. Освободить их не могла. Этта мягко положила руку мне на плечо. Я смотрела на нее дикими глазами. У меня нет выбора. Я – рабыня. Меня заставили быть женщиной.