Slav - Центр круга

Том среагировал мгновенно: пододвинул свою тарелку Пиклсу.

— Не можешь – отдай мне.

— Докатился, Реддл, – хмыкнул под боком Дирк Дейвис, – уже подаяния просишь.

Том недовольно на него покосился.

— Жри свой хлеб насущный, Дейвис, и не мешай мне добывать мой.

Пиклс тоскливо вздохнул, стал переливать бобовую похлебку в тарелку Тома. Дейвис продолжал наблюдать.

— Ты и к своей‑то порции не притронулся. Зачем добавка?

— Вот пристал, – цокнул языком Том, усердно соскребая с краев тарелки кружки лука. – Во мне проснулось сострадание к тварям божьим, Дейвис, подкармливаю бездомных собак и птиц. Пойди у Сплендор спроси, она с удовольствием посплетничает на тему моего общения с воронами.

Симон Луишем молча подал нетронутый ломтик хлеба, Том принял с кивком. Дейвис криво ухмыльнулся.

— Не перестаю тебе удивляться, Реддл!

Том уже собрался ответить емко, но желчно, когда от среднего ряда столов послышался растерянный вскрик, а затем звук падения. Об ужине забыли, все взгляды обратились в ту сторону, но с места никто не двинулся. Упавшей оказалась девочка всего на пару лет младше Тома. По столам побежали тихие, едва слышные шепотки.

— Кто она?

— Норма Смит.

— Неумеха!

— Это не ее вина, просто поскользнулась.

— На ровном‑то месте?

— Нет.

— Кто‑то разлил чай.

— Я видел лужицу.

— Нарочно?

— А кто теперь разберет?

— Эй… что это с ней?

Тут в столовой мгновенно воцарилась тишина, взгляды стали напряженнее. Девочка все еще сидела на полу, потирая ушибленную ногу, но выражение ее лица переменилось. Губы дрогнули и некрасиво скривились, глаза заволокло влагой, нос покраснел, набух, как перезрелая слива, а по щекам покатились крупные слезы. Сироты, как один человек, возмущенно ахнули, отовсюду послышались осуждающие реплики, злые комментарии.

Элеонор Хьюитт, что сидела с Томом за одним столом, скривилась от презрения, прошипела:

— Все‑таки заплакала…

— Слабачка, – закончила за подругу Матильда Эндфилд, брезгливо наморщила носик.

— Ей только девять лет, – заметил Пиклс шепотом.

Дейвис глянул на него с негодованием.

— Ей уже девять лет, Пиклс. Должна была знать, что это позор.

Симон – первый за их столом – вернулся к поглощению похлебки, сказал будничным тоном:

— Теперь она – пустое место.

— Отныне подвальные крысы значимее ее, – кивнул Дейвис согласно. – Глупая еще не знает, что после отбоя опять будет реветь.

Глаза Матильды блеснули догадкой.

— Думаешь, соседи по комнате ее за это проучат?

Дейвис пожал плечами.

— Должны. Мы же так делали с Кларком…

— Лишь потому, что он дал слабину при свете дня, – вмешался в разговор Симон.

Том с Симоном обменялись понимающими взглядами: первый тайно читал по ночам книги, а второй частенько мучался бессонницей. В их спальне еще и Стайн лунатил, но это было неосознанное поведение, на утро все воспоминания стирались.

Дейвис напрягся, глаза превратились в щелки.

— Что за намеки, Луишем?

— А то, что ты тоже скулил первое время, – вставил Том, – только по ночам. Думал тебя не слышат?

Дейвис переводил горящий взгляд с Тома на Симона, потом на Пиклса, когда настала очередь Матильды, та демонстративно отвернулась. Элеонор же с вызовом встретила его взгляд, просюсюкала жалобное:

— Мама–мамочка… забери меня домой…

Пиклс хрюкнул в кулак, взгляд Симона оставался безучастным, Том вообще смотрел в сторону. Красный от стыда Дейвис, быстро забрав пожитки, пересел за соседний стол.

Том бездумно ковырял в тарелке, глаза же равнодушно следили за Нормой Смит и монахинями. С раннего детства он знал всех сестер по именам, знал их характеры и голоса, но только теперь заметил, насколько они все пугающе похожи. Не из‑за одинаковых роб, а из‑за лиц: аскетичных, суровых, с требовательными взглядами, плотно сжатыми бесцветными губами. Гипсовые маски, лепленные по одному шаблону.

Их сочувствие походило на порицание, а похвала – на выговор. Вот и сейчас сестра Люк тихо успокаивала Норму Смит, но с таким равнодушием, что у девочки наворачивались на глаза новые слезы, уже от страха перед монахиней.

Пиклс дождался, пока монашки уведут Смит из столовой, заметил жизнерадостно:

— А завтра уже огласят список с распределением по участкам.

Элеонор сложила ладони в притворной молитве:

— Хвала Господу нашему.

— Зря ты так, – укорил Симон. – Какая разница, на каком огороде спину гнуть? А так хоть от приюта отдых.

— Разница есть, – упрямилась Элеонор. – Этим пенсионерам не угодишь, капризные, словно дети малые.

— Старшие говорят, что пенсионеры, как правило, дают мало работы, – сообщил Пиклс с блестящими глазами, – тогда остается много свободного времени.

— Главное в это свободное время в приют не возвращаться, – урезонила Матильда. – Монашки мигом тебе работу найдут.

Пиклс погрустнел:

— И то верно.

Ужин тянулся непривычно долго, а все потому, что Том жаждал незаметно вынести двойную порцию похлебки. Иначе давно бы ретировался. Пиклс сидел напротив, болтал ногами, стучал ложкой о пустую тарелку: Том велел ему ждать, пока сирот поубавится. За их столом остался лишь Симон, уходить не торопился, но и вопросов не задавал. Том не имел ничего против такого соседства, однако искренне надеялся, что Симон станет присутствовать при кормежке «бездомного пса».

Когда сидящими за столами остались только они трое, Том заметил беглые непонимающие взгляды кухарок. Сделал незаметный кивок Пиклсу, тот послушно направился к грозной поварихе, чтобы сдать посуду на мойку. Обождав несколько секунд, Симон последовал за ним, а Том немедля поспешил убраться подальше.

До коридора, ведущего на задний двор, оставалось всего несколько поворотов, когда его требовательно окрикнули:

— Реддл! А ну постой.

Том даже испугаться не успел, онемел на месте, в груди похолодело: голос принадлежал сестре Августине. Том панически огляделся, на удачу слева оказалась уборная, живо нырнул внутрь. Едва успел поставить тарелку на пол у порога, как монахиня прикрикнула громче:

— Я сказала, стоять!

Том выглянул из‑за двери, нарочно чуть пританцовывая на месте, попытался отвязаться:

— Сестра, мне нужно…

— Всем что‑то да нужно, – проворчала сестра Августина. Приблизившись вплотную, нависла над ним, словно хищная птица, такая же стремительная и суровая. – А ну дай «до».

Том замер от неожиданности, поднял на нее ошалелый взгляд.

— Дать что?

— Ноту «до»! Ты ноты вообще знаешь?

— Знаю… вроде. Сестра Августина, у меня нет ни слуха, ни голоса…

— Величайшее заблуждение каждого мальчишки! – всплеснула руками монахиня. Она взяла его за подбородок, натиском заставилась открыть рот, как врач, придирчиво осмотрела горло. – Рот есть, уши есть. Значит, есть и слух, и голос. Значит, можешь петь. Хорошо или плохо, над этим еще поработаем. А теперь дай «до»… Что ты сипишь, как ветер в прохудившемся ведре? Громче, звук должен идти изнутри.