Татьяна Устименко - Звезда моей судьбы

Говорят, любовь обитает в наших сердцах, голод — в желудке, страх — во встающих дыбом волосах, а злость — под языком, в виде колких слов. Но вот где живет наша душа? Лично я думаю, что в глазах. Ощутив на себе пристальный немигающий взгляд гхалии, я, словно загипнотизированная, уже не могла отвести взор от ее неестественно расширенных зрачков, напоминающих два черных бездонных колодца. И эти колодцы начали засасывать меня в свои порочные глубины, через глаза вырывая мои мысли, забирая мои воспоминания, истребляя мои желания. Не сумев уничтожить меня физически, гхалия принялась вытягивать из меня душу, обрекая на еще более мучительную и ужасную смерть. Она забирала у меня все: тепло моего тела, стремления моей души, а также мои магические способности. Мое сопротивление все слабело, а надежды на спасение уже не оставалось…

Но вдруг я заметила, как что-то светлое мелькнуло над плечом твари. А затем услышала звонкий звук одиночного, но сильного удара. Глаза гхалии потухли, словно два разбитых фонаря, руки повисли плетями, а голова бессильно свесилась ко мне на грудь. Осознав, что подобный благоприятный шанс больше не выпадет, я мгновенно перевалила на спину неподвижное тело противницы и схватилась за первое, что подвернулось под руку. Это была рукоять моего стилета. Я вытянула клинок из ножен и, недолго думая, вонзила лезвие в центр лба ненавистной врагини. Золотые песчинки, заключенные в алом рубине, венчающем рукоять стилета, завихрились внутри, будто подхваченные невидимым потоком. Гхалия испустила оглушительный предсмертный вой, полный животного ужаса. Ее тело забилось в бурных конвульсиях, а потом вытянулось на снегу и начало усыхать и съеживаться, словно медленно лишаясь своего содержимого.

Устало пошатываясь, я поднялась на ноги, с уважением рассматривая сидящую чуть поодаль Мифрил. Мантикора чистила о снег окровавленный клювик. Интересно, как это она умудрилась подоспеть вовремя, дабы клюнуть гхалию в ее многострадальный затылок и тем самым спасти мне жизнь?

— А ведь я велела тебе затаиться под кроватью и дожидаться моего возвращения! — со смесью укоризны и восхищения напомнила я. — Почему же ты меня ослушалась? Разве ты забыла, что являешься единственной мантикорой нашего гибнущего мира?

Мифрил наклонила голову набок и насмешливо чирикнула, намекая: мол, ты тоже единственная! К тому же я прекрасно понимала, что если бы не Мифрил, то, вероятнее всего, наша следующая встреча состоялась бы весьма не скоро и, надо полагать, в ином мире. Но к чему думать о плохом? Мы снова победили, снова выжили, а значит, не имеем права грустить. Помнится, брат Флавиан как-то процитировал одно мудрое изречение: «По-настоящему наслаждаться жизнью умеет лишь тот, кто воспринимает каждый прожитый день как подарок!» Вот только сегодня мне жутко захотелось дополнить эту фразу словами, что эти «подарки» бывают очень и очень разными!..

Первые проблески приближающегося рассвета окрасили небо в нежнейший розовый цвет. Запрокинув голову, я любовалась слоистыми облаками, невесомо парящими над верхушками Белых гор. Сверху эти пухлые туманные подушки выглядели безупречно серебристыми, а их рыхлые брюхи отливали всеми оттенками кораллового и опалового, щедро подсвеченные лучами Сола, пробуждающегося от ночного сна. Красота утреннего пейзажа радовала взор, заставляя забыть об ужасах истекшей ночи.

Я размышляла о перевале Косолапого Медведя, пролегающем где-то впереди, и о том, сумеем ли мы пройти это опасное место. Попутно я также гадала, куда именно завело меня сильно затянувшееся путешествие, понимая — отступать уже поздно. Теперь точно упрямо придется идти вперед, стараясь не вспоминать о преодоленных опасностях и не страшиться грядущих испытаний. Кто скажет, что ожидает меня там, за Белыми горами? Да, пожалуй, никто! Ни я, ни Ребекка с Беониром, ни сам бог Шарро. Кстати, это даже неплохо.

Все великие поступки в нашем мире совершают люди двух типов. Гениальные — они точно знают, чем рискуют, двигаясь к цели, и стоит ли цель затраченных усилий. Но чаще подобные поступки совершают самонадеянные храбрецы, которые совершенно неспособны соизмерять свои желания с возможностями. Интересно, к какому типу отношусь я сама?

Наше с Мифрил уединение нарушила донельзя заспанная Ребекка. Сладко зевая и потягиваясь, лайил буквально выползла на крылечко, неуверенно переставляя ноги и хватаясь за резные столбики, поддерживающие тот самый козырек, с коего я прыгнула на спину Найли. Воительница зачерпнула горсть снега с перил и приложила к виску, а на ее лице нарисовалось страдальческое выражение.

— Это что же такое забористое мы вчера пили, а? — хрипло простонала она. — Вот Тьма, голова болит, спасу нет!

— Отвар белоцвета, — любезно пояснила я, с интересом наблюдая за подругой. — Очень сильное снотворное.

— Зачем? — не поняла лайил, расслабленно приваливаясь к стене домика и обтирая лицо остатками растаявшего снега. — Я вроде на бессонницу не жаловалась.

Я скупо усмехнулась, решив не форсировать события и позволить своей охраннице самостоятельно разобраться в сути пропущенных ею эпизодов. Как говорится, предоставленные сами себе, события нашей жизни имеют тенденцию развиваться от плохого к хорошему. Но на сей раз я просчиталась…

Обводя дворик ленивым взглядом, Ребекка наконец узрела распростертое прямо перед крыльцом тело мертвой Найли, возле которого спокойненько прохаживалась я и весело прыгала мантикора, помахивая уже заметно окрепшими крылышками. Похоже, наша веселая парочка настолько резко контрастировала с одеревенело вытянувшимся трупом, что Ребекка впала в продолжительный ступор. Ее глаза медленно расширялись до тех пор, пока не достигли немыслимого размера, грозя вывалиться из орбит. Впрочем, неудивительно: только слепой мог не заметить стилет, торчащий изо лба убиенной мною гхалии. Воительница силилась что-то сказать, но из горла, пережатого нервным спазмом, вырывалось лишь неразборчивое сипение — безусловно, эффектное, но неинформативное.

— Дыши глубже, — искренне посоветовала я. — Ну и, конечно, соблюдай спокойствие, повода для паники нет.

Подруга незамедлительно последовала моей рекомендации, хотя ее выпученные глаза никак не желали принимать нормальный вид.

— Это ты ее убила? — наконец деловито осведомилась Ребекка, снова обретя дар речи. Уголки ее ярких губ осуждающе опустились вниз. — Зачем, почему? Ведь сестры-охотницы проявили такое гостеприимство.

«Да уж, гостеприимнее некуда! — мысленно усмехнулась я, невольно вспомнив страшную сказку, популярную в сиротском приюте, про кровожадную двуличную лесную ведьму. — Накормили, напоили, причем еще как напоили, спать уложили… А ночью, в лучших традициях жанра, намеревались скушать…»