Руслан Мельников - Тропа колдунов

Но не все. Далеко не все.

На этот раз добрая половина их достигла крепости, обрушилась огненным дождем на стены и башни. Несколько горшков разбилось на улицах.

Внизу засуетились ополченцы, пытавшиеся бороться с огнем. Здесь же, на стенах, людей было мало, а пламени — много. Глиняные горшки раскалывались один за другим. Жидкий огонь расплескивался по заборалам и крышам, стекал по окаменевшим бревнам, проникал через бойницы на боевые площадки и переходные галереи. Казалось, полыхало все и всюду.

Будь городские укрепления деревянными, участь Острожца была бы решена. Однако и на каменных стенах, где беснуется пламя, а едкий дым забивает глотку и слепит глаза, держать оборону тоже непросто.

А ведь греческий огонь сам собою погаснет не скоро.

Скорее уж латиняне вскарабкаются наверх.

Тимофей слышал, как в клубах дыма кричат сгорающие заживо дружинники. Видел, как люди прыгают из полымя со стен, как летят вниз орущими головешками. Хорошо, только лучники были на стенах, иначе, почитай, полдружины бы сгорело.

В дыму и пламени засвистело. Зазвенели наконечники об окаменевшее дерево. В бойницы снова влетали стрелы. Латиняне быстро приблизились, и вскоре к мощным арбалетам генуэзцев и германцев присоединились легкие самострелы швейцарцев и длинные, как рогатины, тисовые луки англичан. Осадная башня тоже подползла на выстрел. На верхней площадке туруса появились стрелки.

Время шло, а стрелы все сыпались и сыпались. Выглядывать из укрытия стало еще опаснее, чем прежде. Но и ждать штурма вслепую — тоже ведь никуда не годится. Тимофей рискнул. Прикрывшись щитом, шагнул к бойнице.

Проклятье! Кнехты из первых рядов уже бросают в нечищеный оплывший ров большие осадные щиты, настилают поверх воды гать. И лезут, лезут дальше — на вал, на щербатый частокол…

Вражеская стрела ощутимо тряхнула щит, пробила железный умбон. Массивный наконечник короткого арбалетного болта расщепил дерево над ременным креплением. Едва руку не задел. Звякнул о зерцало, но, ослабленный щитом, не смог уже одолеть нагрудную пластину доспеха — только вмятину оставил.

Тимофей отшатнулся, выждал немного, выглянул в другую бойницу.

Ко рву подходила… нет, подбегала вторая линия штурмующих. Латиняне подтягивали лестницы под стены. Турус, гонимый магией Арины, тоже двигался со скоростью бегущего человека. Для осадной башни уже готовили проход. Земля, камни, вязанки хвороста и бревна летели в ров. Дальше, за рвом, кнехты ломали на пути туруса частокол и пробивали брешь в валу.

— Княже! — закричал Тимофей. — Латиняне скоро…

По верхнему краю щита ударила вторая стрела — длинная, на этот раз не из самострела, из лука пущенная. Оперение затрепетало перед глазами Тимофея. Узкое граненое острие, показавшееся с внутренней стороны щита, целило в лицо. На пол-ладони бы выше прошла — и щит бы уже не спас.

— …скоро на стены полезут!

Третья стрела шла еще точнее: между щитом и шеломом. Но рука Угрима вовремя отдернула Тимофея.

— Не подставляйся без нужды, дурень! — строго отчитал его князь.

— Дружину наверх пора поднимать! — бросил Тимофей в хмурое лицо волхва.

— Куда? В огонь?

Пламя, растекшееся по боевым площадкам, бушевало вовсю. Дымные клубы заволакивали башни и стены между ними. Да, Угрим прав: сначала следовало справиться с этой напастью.

— Княже? А землей? Потушить? — отрывисто спросил Тимофей. — Ты сможешь?

«Как тогда… как детинец…»

Князь качнул головой:

— Слишком высоко и слишком много земли понадобится. Да и засыпать стены не гоже. Переходы должны быть свободными.

— Тогда что? Тогда как?

Приказать таскать наверх воду? Но вода греческого огня не затушит, а лишь раззадорит его.

— Любому огню потребен воздух, — проговорил князь. — Без воздуха он гореть не сможет.

— Не понимаю.

— Вдохни поглубже, Тимофей, пока есть такая возможность. Сейчас ее не станет…

Тимофей в недоумении воззрился на князя.

— Это будет недолго, — пообещал Угрим.

— А-а-а?..

— Но это будет неприятно, — предупредил волхв.

Что «это»?

Расспрашивать уже не имело смысла. Князь снова чародействовал. Угрим издал протяжный шипящий звук, положил ладони одна на другую — будто снежок лепил. А после сжал — с видимым усилием.

Лицо князя налилось красным, на лбу вздулись жилы.

Тимофей оглох. Нет, не оглох даже. Оказался накрыт незримым куполом, не пропускающим ни звука, ни дуновения ветерка.

А Угрим все давил и давил заключенный меж дланями воздух.

Воздух… Воздух!

Тимофей попытался вдохнуть. Не смог.

Ни вдохнуть не смог, ни выдохнуть, ни пошевелиться.

Потому что воздух вокруг него…

О-ка-ме-нел!

Да, именно так. Воздух стал подобен бревнам острожецких стен, что превратились в сплошную монолитную глыбу на выпирающем скальном основании, сохранив былую форму, но не суть.

Лицо Тимофея упиралось в пустоту и твердь. В пустую твердь. В твердую пустоту, которая не желала более вливаться в легкие живительным потоком.

«Воз-дух-стал-кам-нем!» — мучительно осознавал Тимофей и никак не мог осмыслить случившееся до конца.

Его словно замуровали заживо в одно мгновение. Словно все тело заключили в одни сплошные кандалы. Он почувствовал себя Кощеевой Костью в прозрачном яйце-кристалле. Жуткое ощущение. Грудь сдавлена, уста будто залиты холодным свинцом.

Тимофей попытался крикнуть. Не смог. Вопль застрял в глотке. Даже стон, даже хрип не вырывался наружу.

Отчаянно колотится сердце. Бешено стучит кровь в висках. И — мертвая тишина вокруг.

Угримово колдовство накрывало весь гребень стен. Скосив глаза, Тимофей увидел, как вражеские стрелы беззвучно отскакивают от затвердевшего воздуха в паре локтей от бойниц.

А главное: опадало и исчезало задавленное пламя. Лишь оставались густо чернеть на площадках и переходах неподвижные, размазанные клубы дыма. Князь оказался прав: даже греческому огню было не под силу разгрызть такой воздух. Вот только…

Да, задушенное пламя на стенах гасло. Но вместе с ним чародейство Угрима душило людей.

Тимофей с отчетливой тоской понял: все! Воздух в легких кончался. Ноги подкашивались, и лишь незримая твердь, сдавившая тело, не позволяла ему упасть.

«Значит, умру стоя, — промелькнула нелепая мысль. — И буду стоять после смерти».

Потом связных мыслей не стало. Только отчаянно билась одна. Последняя. Полумысль-полукрик. Крик немой и бесполезный: «Дышать! Дышать!»

И — никак не получалось.

Тимофей почувствовал, что умирает.

Смерть от удушья — не самая страшная смерть, но, как выяснилось, и не самая легкая.

Впрочем, не он один стоял сейчас на краю могилы.

Князь вон тоже весь аж побагровел.