Максим Далин - Лестница из терновника-3. Прогрессоры

— Тебя не убедили.

— Они Линку не знали. Он был страшно одинок, глубоко несчастен, боялся людей и тянулся к ним, пил, чтобы побороть страх — и создал первую на Шиенне теорию перспективы. Ты видела его работы?

Марина кивает.

— Перед смертью выпил, чтобы хватило духу. Он был не из героев, Линка, это правда. Дико боялся, больше смерти боялся потерять лицо перед землянами — только землянам и верил, в нашем обществе мог немного расслабиться… а этот скот Демченко отменно ему показал, что лицо-то уже потеряно… И Линка умер, думая, что его не предали даже, а просто побрезговали… в двадцать восемь лет, чёрт бы вас побрал, КомКон… и перед смертью меня он наверняка тоже считал предателем…

Тут я замечаю, что Марина кусает губы и не знает, куда деть глаза. Скидываю обороты.

— Ладно. Будем считать, что у меня нервный срыв.

— На Земле тебе было очень плохо? — говорит Марина.

Внутри что-то разжимается.

— Да. Тошно. Стыдно. Тяжко. Чтобы не жевать сопли, надо было что-то делать — и я начал изучать Нги-Унг-Лян. Быстро понял, что страшно хочу работать здесь — потому, что Нги считали заколдованным местом и потому, что слишком многие болтали всякую пошлую чушь.

— Чтобы предотвратить, что сможешь? — кивает Марина. — Помочь, спасти, изменить к лучшему? В особенности — если видишь, что твои предшественники делают ошибку за ошибкой?

— Да. Мои предшественники лажали по полной программе… А расскажи-ка мне про Мерзлякова. Как вышло, что вы — мало того, что дали его убить, так ещё и труп оставили местным учёным?

Марина неожиданно улыбается.

— Ты чего?

— Живой профессиональный интерес. Тебе лучше? Выговорился?

Я усмехаюсь.

— Отработалась? Общаешься со мной, как с ксеноморфом…

Марина смотрит так тепло, что у меня перехватывает дыхание.

— Свой среди чужих, чужой среди своих… Давно хотела с тобой работать. Я тобой восхищаюсь, Дуров. Знаешь, как? Ты, даже не зная истинных целей миссии, на одной интуиции делаешь то, что надо. Ты вправду — один из лучших наших агентов влияния, ты везучий, феерически везучий! Мы изо всех сил старались тебе помочь, дядя Ваня считал, что тебе ни в коем случае нельзя чувствовать неуверенность в себе — и вся наша команда была готова делать тебе носорога, играть фашистов, террористов, инквизиторов и вивисекторов, лишь бы ты чувствовал себя совершенно правым.

У меня — приступ… не знаю, чего. Я просто обнимаю её за плечи и притягиваю к себе, а она прижимается, тыкается носом в мою шею — она своя — она — Господи ты Боже мой — своя — моя — кои-то веки…

— Какую дуру я валяла, — бормочет Марина, когда я целую её в висок — и прикосновение как откровение. — Какую идиотку — но ты купился, потому что и не ждал другого. Так тебе нужна была поддержка Земли — и так ты не хотел поддержки Земли… а я только и могла…

— Молчи, — шепчу я, и мы целуемся по-настоящему.

На ней — церемониальная одежда знатной дамы, я чувствую себя чудесно и странно, я чувствую себя с северянкой, побеждённой в чертовски тяжёлом бою, я чувствую себя совершенно здешним и совершенно настоящим — и её тело под шёлком жёстче, чем я ожидал, упругая мускулатура… ах, да, она же боец… спортсменка… где сейчас это всё? — нас трясёт от возбуждения и нетерпения, мы торопимся, путаемся в собственных тряпках, как подростки… Госпожа А-Рин, Говорящая-с-Птицами, плебейка, принятая в штабе за стратегический талант, не красавица, нет, но восхитительная, видит Небо, невероятная! У неё — маленькая рука, тонет в моей, я успеваю рассмеяться, она шепчет: «Мы совпадаем по происхождению, Ник», — я растворяюсь в её тепле…

Потом мы сидим на остывшем песке под звёздами. Марина переплетает косу; я смотрю на неё — и горло перехватывает от нежности.

— Был влюблён на Нги? — спрашивает она с тихим сочувствием.

— Нет. Не могу себе позволить, — я нервно хихикаю. — Я теряю контроль только с землянами. С ксеноморфами я — сталь, кремень. Не смею. А ты?

Марина закрывает лицо рукавом, как женщина из Кши-На, вызывая у меня дикое желание ещё её целовать.

— Я — да. Нет. Я тоже не могу себе позволить. Но на Нги-Унг-Лян отправилась исключительно потому, что была влюблена в фотографии её жителей. Ах, как они меня очаровывали… Тебе не понять.

— Это почему? Я почти год борюсь с противоестественным желанием вызвать нги на поединок.

— А я увидела принцев из своих детских фантазий. Живых и настоящих. Которым, как выяснилось позднее, я не нужна ни в каком виде, кроме как в роли товарища и военного советника. Ибо — женщина. А женщина здесь — тень чужой любви, когда каждому хочется свою.

— Ты, значит, всё знаешь… а другие наши женщины на Нги-Унг-Лян работают?

Марина смеётся, трясёт головой.

— Песок в волосы набился… Нет. Женщинам тут едва ли не тяжелее, чем мужчинам. У женщин аборигены вызывают сюсюк стомегатонной мощи, неконтролируемое слюноотделение и собственнические инстинкты. Видел бы ты нги нашими глазами! О, какие лапушки! Затискать бы насмерть! А скажи-ка мне, товарищ мой по оружию, нужны ли наши сюсюканья и тисканья здешним чистым бойцам?

— Как амёбе — телескоп.

— Вот именно. Наши женщины устроены не так, как здешние. Нашим тяжело быть одиночками, чьи неземные прелести демонстративно игнорируются именно лапушками, от которых слюни текут, — Марина хихикает. — А лапушки демонстративно игнорируют: клеить чужую женщину — значит, оскорбить её смертельно… Большинству женщин тяжело быть бесполым объектом деловых контактов, с которым в флирт даже не играют. Будь ты хоть как сильна и мудра — нервы сдают в конце концов. Комплекс неполноценности, знаешь ли…

Становлюсь на колени.

— Я тобой очарован. Ты прекрасна, кровь моя — Небо мне свидетель.

Марина хохочет, отмахивается тренированным жеманным северным жестом.

— Ага! Я — старая уродина с неудачной метаморфозой!

— Злыми словами я пытался бороться со старой и безнадёжной любовью, — говорю я. — Ты помнишь, А-Рин, как мы вместе росли, дрались на палках и мечтали друг о друге — там, в нашей чудесной деревушке в горах Хен-Ер? Нас разлучили, мы сражались с другими, годы нас изменили — но старая страсть…

Марина фыркает и порывисто обнимает меня.

— Ничего — легенда? — шепчу я ей в ухо, и мы снова целуемся. До головокружения.

Нам требуется почти полночи, чтобы слегка остыть. Мы разговариваем, когда заря уже окрашивает пески в нежно-розовый цвет — нам никак не заснуть, мы — как впервые влюблённые школьники или нги в первую брачную ночь. Больно и сладко.

Мы разговариваем на более-менее профессиональные темы между поцелуями.

— Так почему вы бросили Мерзлякова? — вспоминаю я. — Почему не сработал сигнал тревоги?

Марина перебирает мои волосы.