Гайдн Миддлтон - Последняя сказка братьев Гримм

— Вы не хотели бы остаться в экипаже? — спросил Куммель. — Фрейлейн, должно быть, задержалась. Я уверен, она не будет отсутствовать слишком долго.

Профессор еще больше съежился. Тянувшийся по улице неприятный запах вареной капусты не улучшал его самочувствия.

— Да, так будет лучше. Подожди здесь, хорошо? — Казалось, он на миг утратил почву под ногами, и Куммеля охватил приступ искреннего беспокойства.

Гримм потихоньку пошел к экипажу, перекинулся парой слов с возницей, слезшим со своего места, чтобы немного размять ноги, и забрался в карету. Теперь была очередь Куммеля смотреть на улицу, выискивая глазами фрейлейн. Среди прохожих были в основном мужчины, батальоны одетых в темные сюртуки прихожан, чьи чересчур набожные лица и размеренная походка делали их похожими на детей, одевшихся во взрослую одежду, чтобы подражать родителям. Куммель не мог отчетливо рассмотреть через улицу окно экипажа, но он сомневался, что профессор за ним наблюдает. Обрадовавшись передышке, он, вероятно, задремал.

Куммель знал, что это еще один отличный случай ускользнуть. Спускаясь по склону в Вильгельмсхёэ, чтобы вызвать экипаж, он планировал идти до тех пор, пока Кассель не останется позади вместе с Гриммом и его холодноватым любопытством. Но он остался и теперь стоял на посту перед этим высоким домом. Почему? Едва ли он боялся лишиться недельного жалованья. Деньги значили для него гораздо меньше, чем страх разоблачения, которое неминуемо случится, когда предупрежденные Гриммом Дресслеры решат с ним разобраться, сколько бы он ни оттягивал этот момент, не подпуская к ним профессора. И все же он не уходил.

Дверь качнулась, будто сняли засов. Куммель повернулся и обнаружил болезненную горничную лет пятидесяти. За плечом у нее стояла, чуть покачиваясь, фрейлейн. Поймав его взгляд, она вспыхнула, но не улыбнулась, продемонстрировав Куммелю, что все границы Европы более преодолимы, чем та, которую она установила между ними.

Она вышла из-за горничной и ступила на улицу.

— Вы давно ждете? Прошу прощения. Я была занята, устраивая прием. — Она смотрела мимо него на экипаж, где, как она догадалась, сидел ее дядя.

— Мне пойти и сказать, что господин сейчас прибудет? — спросила горничная.

— Да, пожалуйста, — кивнула фрейлейн.

Пожилая женщина стала энергично подниматься по освещенным ступенькам обратно, а фрейлейн бросила взгляд в сторону Куммеля. Затем с видимым усилием заставила себя смотреть на него более открыто. Цвет ее щек еще оставался ярким, но она попыталась улыбнуться, этим лишь заставив Куммеля думать, что с помощью этой улыбки она помещает меж ними океан и всю Европу. Это был конец. Он был волен идти, свободно идти, оставив позади вымышленную семью в Берлине. Другой город, другое положение. «Уравновешенному, деятельному и холостому» мужчине, как писали в объявлениях о найме, вполне можно найти работу. Или, положим, вернуться в лес, ненадолго. Waldeinsamkeit, лесная глушь, что уж там.

— Спасибо за помощь, — сказала она мягко, словно знала, что видит его в последний раз. — Спасибо. — Мы можем быть полезны друг другу, сказала она, когда поезд, пыхтя, въезжал в город, каждый по-своему.

— Профессор в экипаже, — объяснил он. — Боюсь, он порядком устал за сегодняшнее утро в парке…

Он замолчал, но если бы и собирался сказать больше, его остановил бы громкий крик, донесшийся через улицу. Он повернулся и увидел жестикулировавшего возницу, одной рукой придерживавшего дверцу экипажа.

— Сюда, парень! — кричал он Куммелю. — Сюда! Ваш хозяин упал!

Конь, как и всадник, понимал, что им предстоит долгое путешествие. Принц рад был двигаться медленней. Он знал, что мать была права, отсылая его обратно, но волновался и о том, что оставлял, и о том, к чему возвращался. Ее рассеянный взгляд преследовал его. Она казалась надутой воздухом, как свиной пузырь, и разные части ее тела опухали по-разному. Не будь она его матерью, он бы счел ее гротескной. И не был уверен, она ли так изменилась или только его взгляд на нее.

Когда бы она ни приходила ему в голову, пока конь нес его по невиданным тропинкам, он пытался думать лишь о принцессе. Но и это не вело ни к чему хорошему. Стыд из-за того, что он так обошелся с дочерью короля, смущал его столь сильно, что временами он представлял и ее раздувшейся до неузнаваемости на чердачном ложе.

Проходили дни. Все, что он знал, — это то, что конь нес его вперед. Лес был таким густым, что принцу редко удавалось увидеть солнце, чтобы определить направление. Но каким бы медленным ни казалось путешествие, он чувствовал, что время летит. Он ощущал, что плывет на конской спине, несомый потоками, над коими он не властен. И хотя принц не намеревался прервать свой путь, ему наконец пришлось остановиться, чтобы понять, почему он не разбирает дороги.

Сквозь полумрак он направил коня к лесопилке на опушке соснового леса. Добродушный лесоруб был лишь ненамного старше его. Он был рад принять путника на ночлег и разделить с ним одинокий ужин у костра с треножником, а затем и дружескую беседу.

— Расскажи мне, что ты знаешь о Розовом Короле, — попросил его принц.

— А, сейчас уж нет Розового Короля, после чародейства. — Лесоруб улыбнулся, словно шутил.

— Расскажи об этом.

— Ты, вероятно, знаешь лучше, чем я. Эту историю рассказывают, сколько я себя помню. У короля и королевы была дочь, и они пригласили двенадцать ворожей на праздник, чтобы те благословили девочку своими дарами.

— Ворожей? — Принц никогда не выяснял у матери, что это такое.

Лесоруб пожал плечами.

— Может, духов-хранителей. Это было давно. Язык с тех пор изменился. Некоторые называют их феями, насколько я понимаю. Так что двенадцать фей были приглашены, но пришла тринадцатая, и когда увидела, что на празднике нет для нее места, прокляла принцессу. — Он поднял большой палец, показывая, куда вонзилось отравленное веретено. На пальце у него были странные маленькие засечки, а также на шее, щеке и руке. С того места, где сидел принц, они выглядели непривлекательно, как старые следы зубов.

— Но одна из двенадцати смягчила проклятие, заменив его сном на определенный срок?

— Точно! После праздника Розовый Король попытался уничтожить все веретена. Но это ему не удалось, одно веретено случайно осталось во дворце. В назначенный срок принцесса нашла его, оно ее привлекло, и так сбылось злое пророчество.

Он усмехнулся, и в свете тлеющих угольков костра его продолговатое лицо и темные, коротко стриженные волосы внезапно показались принцу хорошо знакомыми. Лесоруб прищурился и мягко сказал, будто декламируя:

— Она погрузилась в глубокий сон. И король, и королева, которые только что пришли домой, тоже уснули. Уснули лошади в конюшне, собаки во дворе, голуби на крыше, мухи на стенах. Даже огонь в очаге перестал гореть и тоже уснул. И все застыло в безмолвном сне, а вокруг дворца начала расти колючая изгородь…