Александр Воронков - Трактирщик

- Ну вот, теперь надо тут прибраться да смело можно и отдохнуть! - заявил я по окончании очередного кулинарного эксперимента своим добровольным помощникам. - Шпротам ещё сутки висеть-коптиться надо. Эй, стой! Куда котёл с маслом поволок?

- ...

Естественно, немой ничего мне не ответил.

- Масло с маринадом слить в один горшок, как только рыбка прокоптится - её туда!

- А зачем было вынимать-то? - оторопело вопросил брат трапезный.

- Так надо, брат Теодор. Так надо.

- А-а-а...

... Следующие два дня я провёл, мотаясь как мотыль максимовского станкача со скоростью пяти дюжин движений в минуту... Ну, это я фигурально, конечно: паузы между беготнёй по городскому рынку, консультациями с отцом келарем и кухонным священнодействием в трапезной обители всё-таки перепадали - но, увы, очень короткие. С братом Теодором у меня наладилась полнейшая кооперация. От былого недовольства моим присутствием в святая святых монастырской кухни у бенедиктинского повара не осталось и следа. Брат Теодор выпытывал у меня 'экзотические' блюда наподобие салата из репы с луком и огурцами и недо-винегрета из бурака с фасолью и тем же луком. Эх, что бы картофелю расти не в Новом, а в Старом Свете!.. Сам же монах щедро делился рецептурой современной средневековой кухни, то и дело заостряя внимание на 'постности' или 'скоромности' ингредиентов того или иного блюда. Как выяснилось, в своё время нынешний суровый бенедиктинец был личным поваром у одного из пражских ратманов. Однако в связи с неким конфликтом, назревшим на почве образовавшейся внебрачной беременности старшей дочери работодателя, Теодор, носивший тогда иное, мирское имя, был вынужден 'самоликвидироваться' подальше от крупного города и сменить поварскую камизу на сутану, а щегольскую бородку на тонзуру. Но, как сказано в 'бородатом' анекдоте: 'бороду, положим, можно и сбрить, а вот идеи-то куда денешь?'. Так что о питании аристократов и разного рода богатеев в этом времени он мог бы написать толстючую книжищу... Если бы знал грамоту.

А ведь неплохо, совсем неплохо кушали здешние городские 'олигархи'. Ни в какое сравнение с монастырской, а уж тем более - с крестьянской пищей! Об упечённой до состояния мельничного жёрнова каше или о разваренных лохмотьях, сползающих с рыбьего скелета, и речи не было. Любили чешские паны ратманы повеселиться, особенно пожрать, что есть, то есть. Думаю, за технологию приготовления некоторых праздничных блюд кое-кто из владельцев знаменитых ресторанов рад был бы заплатить немалые денежки. Являясь человеком любознательным и не отказывающимся от экспериментирования, я, естественно, решил использовать не только навыки, полученные в родном мире, но и вновь узнанные рецепты, в первую очередь сладостей.

Конечно, слегка напрягали остатки языкового барьера - всё-таки старонемецкий и старочешский заметно отличаются от того языка, который употреблялся в моё время. Но тут уж делать нечего, и приходилось иногда домысливать значение непонятных фраз. Так, я долго пытался понять, что такое 'сарацинское зерно', пока, наконец, не выдержавший моей 'дурости' Теодор, раздражённо рявкнув какое-то непереводимое старочешское выражение, не брякнул на стол корчагу с обыкновеннейшим рисом. Что-что, а рис в двадцать первом веке в кулинарии применяется повсеместно, и я с лёгким сердцем принялся за стряпню.

Первым делом, естественно, рис подвергся мойке и десятиминутной варке. Потом вода была слита и котёл с рисом помещён на маленький огонь, где и сушился, постоянно перемешиваясь. Потом в котёл вылил шестикратный объём молока и эта смесь на маленьком огне продолжила вариться ещё полчаса, до густой консистенции. По готовности закрытый деревянной крышкой котёл был снят с печи и ненадолго отставлен в сторону. В другой котёл я высыпал перетёртый в ступке миндаль - в том же объёме, что изначально и рис и почти столько же мёда. Всё это тут же было залито крутым кипятком и вновь доведено до кипения. Засим посудина с рисово-молочной кашей была вновь возвращена на печную решётку, где в неё был вылит получившийся миндальный сироп. После этого смесь уже окончательно была доварена около пяти минут на слабом огне. Потом я выложил получившееся кушанье на длинную доску, сформовав с помощью деревянной лопаточки своеобразные сладкие 'котлетки' и отнёс с помощью немого Янека доску с десертом в монастырский ледник. Ещё раз отметил для себя цивилизованность братьев-бенедиктинцев: ведь не только до сортира ребята додумались, что уже громадный плюс, но и собственный 'холодильник' завели! Вот только продукты из такого таскать замаешься, но совершенства в мире нет...

Словом, свой 'экзамен' в виде воскресной трапезы насельников монастыря, я сдал, что называется, 'на ять!'. Треск за ушами братии стоял такой, что порой перекрывал стук деревянных ложек и чавканье. Что поделать: принятые в 1300 году европейские правила хорошего тона требовали всячески подчёркивать увлечённость приёмом пищи - от выгрызания мяса с костей до появления сантиметрового слоя жира на щеках и до сытой отрыжки по окончании трапезы. 'Ежели гость не рыгает - значит, он голоден или пища плоха' - такое правило действовало ныне повсеместно на евразийских просторах. К счастью, мои кушанья были признаны всей братией весьма и весьма достойными.

Следующим шагом моего обустройства в средневековом городе стало приведение внешнего вида к общепринятому в здешних краях. Выражение 'встречают по одёжке' является аксиомой в любые времена и в любом человеческом социуме. Мой же костюм, совершенно обычный на 'ридной Сталинградщине', среди узких улочек древнего Жатеца привлекал к себе всеобщее внимание, вопия: 'вон идёт чужак!'. Чужаков же в Богемии не любили, хотя и вынужденно мирились с их присутствием. Потому-то, придавив внутреннюю жабу, ни в какую не желающую расставаться с денежками, я волевым решением выделил часть имеющегося серебра на изменение имиджа.

Перво-наперво я отыскал в городском лабиринте цирюльника, который 'по совместительству' оказался ещё и прекрасным 'репортёром' местных новостей. Пока, усадив долгожданного клиента прямо под стеной дома с спиралеобразно окрашенным бело-красным жезлом на грубый табурет, мастер счищал серые хлопья местного мыла с моих щёк с помощью устрашающего бронзового ножа с месяцеобразным клинком и тонюсенькой рукоятью, я услышал десятка полтора местных сплетен и рассказов об анекдотичных ситуациях, произошедших с гражданами славного Жатеца. Откровенно говоря, богемский Фигаро болтал с такой скоростью, что, слабо понимая местный диалект старогерманского, большую часть информации я попросту не воспринял. Но кое-что всё-таки заинтересовало. Оказывается, в городе и окрестностях активно действует цех Святого Лаврентия, объединяющего местных трактирщиков и пивоваров, и вступать в него разрешено любому желающему, который имеет материальную возможность содержать соответствующее заведение и выполняет цеховые установления. А главное - вступительный взнос в уже существующий цех обходится гораздо дешевле тех восьми марок, которые требует князь за разрешение создать новый. Правда, существовали ещё и ежемесячные взносы в цеховую казну, и 'внеплановые' денежные сборы, не говоря уж о святой обязанности новичков 'проставляться' в своём заведении по поводу открытия и в праздник цехового святого-покровителя. Но тут уж ничего не поделаешь: всё течёт, но ничего не меняется: в более-менее неизменном виде такие неписанные правила дошли и до наших времён...