Елена Хаецкая - Полководец

— Ты, — сказал Арилье.

— Нет смерти для таких, как я, для тех, кто служит Церангевину, — продолжал Ланьядо. — Я не боюсь тебя. Мне не страшны твой меч и твоя веревка, эльф. Я просто хочу спасти девчонку. Ты понимаешь? Она — дочь Морана, его маленькая девочка, его двойная и извращенная любовь. Если только он увидит ее… какой хорошенькой она стала… когда подросла и сделалась похожей на маленькую женщину… — Теперь Ланьядо уже хохотал во всю глотку, запрокидывая голову, словно бы в поисках звезд среди листвы, и странно откидываясь назад всем корпусом. — Если Моран увидит ее, такую юную, с такой сладкой кожей, с такими ясными глазами, — разве ему не захочется замутнить эти глаза поцелуями, разве он не соблазнится слизать сладость с ее щек? Ни платье, набитое камнями, ни кружева, ни ленты, ни тесьма, — ничто не спасет тогда Енифар. Никто не должен спать с собственной дочерью… А я бессмертен.

— Не верю, — сказал Арилье и одним взмахом меча отрубил ему голову.

— Если ты хочешь жениться на Деянире, только скажи, — произнес Джурич Моран, опуская на колени зачитанный томик «Братьев Карамазовых».

Авденаго даже головы не повернул. По настоянию Морана, он занялся чисткой столового серебра. Для этого он купил специальное средство и тонкие резиновые перчатки. На столе в столовой была расстелена газета, на газете лежали две погнутые ложки, покрытые зеленым налетом, очень мятый кофейник из сомнительного металла (предположительно, серебра) и подставка для яйца в виде половинки шишечки с устрашающим количеством пупырышек, причем каждый пупырышек, по мнению Морана, нуждался в особо тщательном уходе.

Авденаго предложил было замочить все это дело разом в кислоте, а потом вытащить и поглядеть, что получится, но Моран решительно воспротивился.

— У меня викторианское настроение, — сообщил он. — Желаю, чтобы лакей в перчатках сидел в столовой и, развлекая меня легкой болтовней, чистил мое столовое серебро.

— Ага, викторианское, — проворчал Авденаго, — так что ж вы сами Достоевского читаете?

— А кого я должен, по-твоему, читать? — возмутился Моран. — Королеву Викторию?

— Королев не читают, — сказал Авденаго. — Это все равно что читать автомобиль или там дом.

— Некоторые субъекты, между прочим, не без пользы для себя как раз и читают дома, автомобили и людей, — сообщил Моран. — Но не я. Достоевский, к твоему сведению, жил практически в викторианскую эпоху, только не в той стране, где надо. Если не хочешь отведать розги, натягивай перчатки и за работу, ленивое животное.

— Угу, — сказал Авденаго.

— Что значит — «угу», тоскливый барсук? — осведомился Моран.

— Это означает согласие, — объяснил Авденаго. — И я не тоскливый барсук, если на то пошло, а викторианский лакей.

— Так-то лучше, — одобрил Моран.

— Настолько викторианский, что даже не стану намекать на происхождение вашего серебра.

— То есть? — нахохлился Моран.

— Вы же вчера весь день пропадали где-то.

— Не где-то, а на помойке, — сказал Моран. — Точно. Добывал серебро. И добыл, между прочим!

— Ну да, — сказал Авденаго. — Точно. Добыли. А я-то еще думал, с чего это от вас помойкой пахнет!

— Это потому, что я там рылся. И добыл.

— Если уж вам так необходимо было семейное серебро, так купили бы в антикварном, — рискнул Авденаго, которому ужас как не хотелось чистить погнутые ложки сомнительного происхождения.

— Я должен экономить средства, — разволновался Моран. — Я не могу тратить деньги впустую, особенно теперь, когда ты лишил меня последнего источника дохода.

— Да это я так, к слову предложил, — сказал Авденаго, демонстративно зевая. — Семейные ценности — они… — Он запнулся, не зная, что добавить.

— Можно подумать, на помойке — не семейные ценности! — взъелся Моран. — Ты сегодня точно хочешь отведать кнута! Это близость Сенной так действует. Здесь били женщину кнутом, крестьянку молодую. И ее призрак до сих пор витает. Вчера вот я шел — и точно, витал. А?

— Угу, — подтвердил «тоскливый барсук».

— Любой, кто выбрасывает нечто на помойку, является членом какой-либо семьи, — продолжал Моран. Он все никак не мог успокоиться. — Следовательно, любой найденный на помойке предмет представляет собой семейную ценность. В антикварных магазинах они все какие-то искусственные, — прибавил, подумав, Моран. — Нет в них налета подлинности, если ты понимаешь, о чем я.

Авденаго нехотя кивнул. Кажется, он понимал.

И вот, когда викторианский вечер был в разгаре, и две ложки уже вовсю блестели начищенными поверхностями, Моран вдруг откладывает книгу и задает подобные ужасные вопросы!

— Деянира? — переспросил Авденаго. — Но с чего вы взяли, будто я вообще хочу жениться!

— Не можешь ведь ты до конца дней своих прислуживать мне!

— Почему?

— Потому что я загоню тебя в гроб. Потому что ты проживешь лет до тридцати, а потом сразу гроб.

— Да почему же? — опять спросил Авденаго.

— Потому что денег у меня хватит лет на десять, а потом — все. Я-то, положим, еще проживу, но убивать начну с тебя. И потом, тебе нужна какая-то стабильность. Крыша над головой. Женщина. Тебе нужна женщина?

Авденаго скривил неопределенную гримасу.

— Вот видишь! — обрадовался Моран. — Давай мы ее обманем и склоним к браку с тобой насильно? Я даже знаю, как сделать. Я скажу ей, что если она выйдет за тебя и пропишет к себе, то я сразу же отправлю ее в Истинный мир. Мол, нашелся способ. А там уж поздно будет.

— Не будет, — возразил Авденаго. — Она всегда может со мной развестись.

— Это как?

— Вот так… Аннулируются отношения, и все. Запросто. — Он вздохнул. — Да и не хочу я. Когда она поймет, что мы ее надули, она меня со свету сживет. И до тридцати не дотяну. Лучше уж вы меня сожрете, когда припасы закончатся.

— Благодарю, — серьезно проговорил Моран. — Ты по-настоящему преданный викторианский слуга.

Авденаго дернул углом рта.

— К тому же, — прибавил Джурич Моран, снова уткнувшись в книгу, — невозможно построить счастье целого мира на слезинке одного-единственного ребенка. Ай да Алешка! Конечно же, убить. Абсолютно по-нашему. Не удивлюсь, если эти ложки, которые я вчера нашел, принадлежали еще Федор Михалычу. И он кушал ими суп. Я просто восхищаюсь этим человеком!

Лес наконец расступился и выпустил из своих тисков двух путешественников. Енифар висела на локте Арилье и ныла, что устала.

Лошади охотились и не отзывались на свист; их решили подождать на равнине — с рассветом они непременно явятся и будут смотреть на своих хозяев невинными выпуклыми глазами. И от их морд будет разить сырым мясом.

— Ты знатная троллиха! — возмутился наконец Арилье. — Разве можно так ужасно вести себя?