В. Бирюк - Пейзанизм

Удары по голове сбивают с мысли очень сильно. Но не больно, поскольку голова замотана этим тряпьём. Довольно толстым. Аналогично плечи, живот и ребра. А вот когда мне приложили по ногам... Но их же у меня две. Пока все ещё - две. Я взвыл от боли в одной, но сумел очень неплохо приложить другой. "Лягнул не глядя". Куда попал - не знаю. Судя по звуку и посыпавшемуся на все части моего многострадального... граду ударов, попал правильно. Ни слышать толком, ни видеть хоть что-нибудь - я не мог. Однако по возникшей паузе предположил гипотетическую перемену в своём ближайшем будущем. Меня перестали использовать в качестве груши для битья. Некоторое время меня еще покрутили, небрежно роняя и стягивая какими-то... узами. Явно - не брачными. Потом подняли и понесли.

Сразу же возникло недоумение - и кому это я нужен в качестве груза? Потом полезли всякие страхи. "Ирокезы-людоеды отлавливают прохожих и приносят в свои питекантропные пещеры для употребления после вымачивания". Рецепт известный, называется: "европеоид по-полинезийски". Берётся "белокурая бестия" одна штука. Перебивают ей все значимые кости. Примерно триста штук. Инструмент кухонный, подручный и повседневный - дубинка пальмового дерева. Хорошо отбитый полуфабрикат опускается в проточную пресную прохладную воду. Например, ручеёк. Примерно на сутки. Меньше нельзя - в европейцах дерьма много, в среднем - около четырёх килограммов. Меньше чем за сутки - не промоется. За время отмокания можно приготовить гарнир и десерт. Принято также подавать лёгкие алкогольные напитки типа пальмового пива. Затем приготовленное мясо вынимается из воды и, после потрошения, запекается в земляной печи по вкусу.

Однако я уже сталкивался здесь с питекантропами. В самом начале, на торжествах по случаю публичного отрубания голов. Оказались - просто аборигены. Нормальные люди. Только - предки. Рубят друг другу головы на раз.

И ирокезов я недавно вспоминал. Когда "пауки" ворвались в наш неустрашимый форт имени отставного сотника Акима Рябины. У них тогда явно было желание снять с меня скальп. И острое сожаление о собственной необученности в этой части кожевенно-скорняжной деятельности.

Очевидная мысль о том, что я просто попался команде "пауков", вызвала сначала приступ облегчения. Ну не людоеды же. С немедленно последующим приступом стыда: я полный идиот. Они устроили засаду на меня. Но не там, где я планировал, а по дороге к указанному месту. Конечно, "пауки" - смерды, крестьяне, ткачи. Не охотники. Но в охоте, в ловушках, в засадах тут любой и каждый понимает больше придурка-попаданца. И я попался. Как стыдно...

Я начал дёргаться. Пара пинков в область копчика выразили сильно негативную реакцию носильщиков. Потом меня бросили на землю и, после некоторой возни, стащили с головы тряпье. Пришлось зажмурить глаза от яркого света. Мы были на полянке, вокруг стеной стоял мрачный лес. Когда сидишь в лесу возле огня - все окружающее кажется мрачным, страшным, непроходимым и стоящим стеной. А перед моими лицом качалась горящая ветка.

-- Ты, выблядок поганый, мне за все заплатишь.

Как приятно слышать родной русский язык. Пусть и не русский, за неимением здесь такового. И не родной, поскольку до моего родного еще восемьсот лет "и все рачки". Но это-то туземное наречие я понимаю.

-- Гнида лысая, ты моему сыну глаза испортил. Ежели он видит будет худо - я твои зеницы сам выну и тебе в горло вобью. Гадёныш.

О, и декламатор мне знаком - Кудря Паук. С дочкой которого Пригодой я так резко и публично недавно пошутил. Значит, деза прошла. Хоть и не так, как я думал. Предполагалось-то прямая передача самому старосте - Хохряку. Надо уточнить. Прокашлялся и обозначился. Акустически.

-- А Хохряк что скажет? Он-то тебя для этого посылал?

-- Да плевал я на Хохряка! А то так и сделаем: я перед истуканом очи твои выну. А дальше уж Хохряк... выпотрошит. Змеёныша. Кричать будешь долго - порадуешь старика. Голядина давно не веселился. Давненько мы медведю нашему деревянному добрых жертв не давали. Мелковат ты. Но - сойдёшь. Падла.

Новый удар в лицо был естественным завершением тирады. Её апофигеем. Или - апофеозом. Я сумел чуть повернуться и принять часть удара на выставленное плечо. А вот последовавшее за этим появление странно слушающего выражения на лице Кудри - несколько выпадало из стилистики. Кудря с тем же мечтательно-задумчиво-прислушивающимся выражением медленно повалился на меня. По дороге вздохнул, словно что-то сказать хотел. Но поперхнулся, и из левого уголка его рта неожиданно хлынула струйка крови. Все быстрее, мощнее и пульсируя. Он свалился на меня, воткнувшись головой в землю за моим плечам. Его тело раз за разом дёргалось на мне. Он пытался поднять голову, шевелил руками и ногами. Пытался ползти или что-то сказать. Довольно долго. Пытался. И вдруг обмяк, тело его сразу потяжелело, навалилось мне на грудь. Дышать стало совсем невозможно. Горевшая прежде ветка упала, и теперь только несколько тлеющих угольков изображали из себя источник света. Дальше двух шагов ничего не было видно.

Я попытался выбраться из-под трупа, пытался встать на мостик, подцепить мертвеца ногами, чтобы скинуть с себя, начал крутить головой. Где-то недалеко вдруг раздался вскрик-стон: "Ой". Затем плеск воды. Неужели мы уже у реки? Какая-то возня, звук удара. Вскрик и снова звук удара. Я задыхался под этой навалившейся на меня тяжестью покойника. Снова попытался вывернутся. Но замотанному от плеч до колен... Вдруг тело Кудри отвалилось в сторону, а надо мной появилось лицо. В свете последних угольков я увидел... знакомое, в этой ситуации - уже родное и любимое, лицо Чарджи. Он пару мгновений рассматривал меня. Потом мерзко ухмыльнулся. Смесь презрения, высокомерия, цинизма, полного превосходства с долей весьма обидного сочувствия к... недоделанному персонажу. Мне бы полагалось ощутить глубокую радость от избавления. И благодарность к спасителю. Просто за возможность вздохнуть. Но глядя в эту ухмыляющуюся физиономию я немедленно разозлился. Я тут... в этом во всем. А он лыбится. Так бы и убил гада. Если б мог.

Чарджи и в самом деле происходил из царского рода правителей Западного Тюркского Каганата. Эта усмешечка была одним из немногих сокровищ, доставшихся ему от предков. Полагаю, что именно из-за этой гримасы невыразимого превосходства над собеседником, он и был изгнан из родных становищ. Не один раз сия гримаса ставила его на край гибели, приводила к ссорам и неприязням лютым. И мне от того не мало забот и бед было. Однако и пользы от неё немало случалось. Через тринадцать лет именно эта усмешка торкского принца, как доносили мне верные люди, взбесила обычно осторожного половецкого хана Тургая Тазовича и погнала его с ордой через Дунай. Трёх дней бешенства хана хватило для того, чтобы переправить в Паннонию четыре тысячи кибиток, встретить лучшую мадьярскую армию - армию молодого короля Беллы. И погибнуть самому, вырезая королевских рыцарей, завязших в месиве из табунов, отар, кибиток, женщин, детей. Можно сказать, что именно с родовой усмешки торкского инала (принца) Чарджи началась новая жизнь и новая смерть извечных врагов торков - кыпчаков. Начался Дунай-ы-Кыпчак.