Оливер Джонсон - Нашествие теней

— Прошу тебя, — взмолился он, — верни меня в тень.

— Чтобы я дал еще одной душе отречься от истинного бога? Разве движение солнца по небу, его восходы и его закаты не о чем не говорят тебе? Все люди должны умирать. Только одна жизнь после смерти возможна — та, что настанет в день Второго рассвета.

Боль становилась невыносимой; Вараш крепко зажмурил глаза и вдруг ощутил во рту вкус Черной Чаши. Это отдавала медью его собственная кровь из прикушенного языка.

— Довольно! — крикнул Уртред. — Что толку говорить о Ре с павшим столь низко? Уж лучше проповедовать псу. Открой глаза. — Железные когти кольнули Варашу горло. — Открой! — Вараш повиновался. Солнце опустилось совсем низко, но его свет бил прямо в мозг. Не вынеся муки, Вараш замотал головой из стороны в сторону — Ты хотел видеть мое лицо? Так смотри же, смотри на лицо истинно верующего, все отдавшего ради своего бога! — Левой рукой Уртред отстегнул с одной стороны маски две застежки, крепившие ее к кожаной раме, — правой он по-прежнему сжимал челюсти Вараша.

Маска отошла в сторону, как лоскут кожи.

Сначала Варашу показалось, что снятие маски было лишь игрой его воображения. То же нагромождение багровых рубцов предстало его глазам, та же щель вместо носа, те же обгоревшие черно-желтые губы, обнажающие зубы и десны.

Потом он понял, что это явь.

Тогда из глубин его души вырвался вопль. Но рука в перчатке все так же сжимала его челюсти, и крик, не сумев выйти из горла, разорвался в сердце белой вспышкой, тут же сменившейся чернотой. Вараш полетел в бездонную пустоту.

Уртред уронил мертвое тело на пол. Свирепый жар сжигал его грудь — жар гнева и радости. Жар осуществленного мщения. Он не ждал такого случая, но воспользовался им, и его сердце готово было разорваться вслед за сердцем старика.

Он знал, что умрет — не на жертвенном камне, так от рук стражников, — но это было ничто по сравнению с обуревавшей его радостью.

Он ждал, глядя на угасающие лучи солнца и шепча молитву. Постепенно бешеный стук сердца утих и гул в ушах поубавился. Стервятник пронесся по багровому небу мимо окна, громко хлопнув крыльями в тишине. Уртред ждал возвращения стражи — она не возвращалась, но придет непременно, в этом он был убежден.

Мертвые глаза верховного жреца были обращены к стропилам под потолком. Уртреду показалось, что их затягивает пелена. Вараш уже далеко продвинулся по своему пути, но Уртред не стал читать молитву, чтобы осветить ему дорогу через царство Исса: покойник принадлежал этому царству, а не светозарному раю Ре.

Шум в ушах, подобный реву далекого прибоя, почти совсем утих, и свирепая радость недавних мгновений тоже начала угасать, оставляя за собой пустоту. Солнце точно застыло над горными пиками. Безбрежная тишь висела над храмом и городом, точно весь мир затаил дыхание в этот вечерний час. Ни звука не доносилось из-за двери: ни криков стражи, ни топота бегущих ног. Никто не слышал, что здесь произошло, и это лишь усугубляло пустоту внутри Уртреда. Придется теперь действовать самому — и он знал, что он должен сделать.

Он рассеянно огляделся, впервые заметив окружавшую его роскошь: старинные гобелены из Хангар Паранга, тончайший сурренскнй хрусталь, мебель из галастрийского кедра — все было подобрано с отменным вкусом, картину нарушал лишь валяющийся у трона труп верховного жреца.

От этой пышности Уртреду стало еще тяжелее. Двадцать лет отшельничества в голых беленых стенах вселили в него отвращение ко всякому излишеству. Ему еще не случалось бывать в такой обстановке — да и в городе он оказался впервые. Перед тем как получить письмо от брата, он восемь лет не сходил с башни Форгхольмского монастыря. Это уединение было следствием увечья, которого доселе не видел никто, кроме верховного жреца, простертого теперь мертвым на полу. Уртред носил свое увечье гордо, как знак своего избранничества — а он стремился стать избранником Ре с самого детства, проведенного в стенах монастыря.

Вряд ли кто из городских жителей мог представить себе всю тяжесть этой монашеской жизни: холод, недоедание, суровую дисциплину. Такая жизнь и взрослого, не говоря уж о ребенке, способна лишить всего человеческого, заставить уйти в себя. Она побуждает искать не вне, но внутри, ту искру жизни, то потаенное волшебство, тот огонь, что не зависит от плоти, что заронил туда Ре в начале времен. Умерщвление плоти было будничным делом для тех, кто жил под кровом Форгхольмского монастыря. Удары, бичевание, погружение в ледяную воду. Эти каждодневные испытания служили лишь подготовкой к самому трудному дню — Дню Розги — самому короткому и темному в году, когда солнце, едва показавшись в полдень над горной грядой, тут же исчезает вновь. В этот день послушники, обнаженные до пояса, в кровь исхлестывали себя березовыми прутьями, молясь, чтобы исчезающий Бог-Солнце благополучно прошел через царство своего брата Исса, повелителя Ночи, Червей и Смерти. Ни один из тех, кто пережил пронизывающий холод и застывшую на спине кровь этого дня, уже не станет прежним. Вараш вряд ли, как догадывался Уртред, подвергал себя этому испытанию последние годы. Слишком уж противоречила этому роскошь его покоев.

Почему Вараш отверг своего бога? Уртред и сам долго боролся, с тягой к плотским утехам, к роскоши, к удобствам. Соблазн был велик: солнце умирает, скоро и все живое умрет вместе с ним. Ни молитвы Уртреда, ни рубцы на его спине, ни его изувеченное лицо не могут этому помешать. Так почему бы не уступить искушению и не провести последние годы в пьянстве и разврате? Урожай не зреет в полях, и темные бури носятся над землей, смывая прочь растительность и затопляя деревни. На севере, за стеной Палисадов, даже летом царит вечная мерзлота. Близок, близок конец света.

С тех пор как Уртред помнил себя, мир неуклонно погружался в вечную тьму, а с ним и все человечество. Видя, как умирает солнце, многие впадали в отчаяние, а многие, как Вараш, становились на путь измены, поддавшись на уверения Червя о неизбежности перехода в полужизнь, — ведь когда-нибудь солнце больше не встанет, и мир окажется во власти вечной ночи. По всей Империи некогда величественные храмы Ре разрушались — их остроконечные кровли проваливались с уходом верующих, и дворы зарастали травой.

Прихожане уходили туда, где поклонялись изображению рогатого Червя и причащали засушенной кровью рабов. Эти будут жить и тогда, когда солнце угаснет. Почему бы в таком случае не примкнуть к ним? Уртред в глубине души знал почему — слишком легко было бы отречься от полной лишений жизни и пойти проторенной дорогой.

А теперь он умрет и воссоединится со своим братом — достойный конец. Гаснущий свет за окном был сродни тому, что происходило в его душе. Уртред преклонил колени на мягком ковре и склонил голову, готовя себя к предстоящему: хотя в коридоре за дверью тихо, лучше сделать, что должно, теперь же, примирившись с собой и с кровью, которую он пролил.