Ольга Мяхар - Я и мой летучий мышь

— А что делает этот яд? — поинтересовался Пых у кого-то.

— Он угнетает нервную систему — жертва сначала отказывается двигаться и, в конечном итоге, засыпает навсегда, — ответил василиск.

— Но она же еще не спит!

— Я вовремя успел прибить тварь, до того как Кэт получила всю порцию яда. Ей еще повезло, что сначала тварь атаковала охрану.

— И что мы будем делать дальше?

— Ждать. Раз дышит, значит, выкарабкается. По крайней мере, я на это надеюсь. Надо просто подождать, пока организм сам нейтрализует яд, раз уж она, как ты сказал, заговоренная.

— Не заговоренная, — недовольно, — просто яды ее не берут, по крайней мере, не брали раньше. — Пушистик залез ко мне на грудь и недовольно засопел.

— Значит, будем сидеть здесь и…

— Нет. Оставаться здесь крайне опасно. Эти твари идут на запах крови и скоро будут здесь.

— Но Кэт нельзя трогать! — в панике завопил Пых.

Чувствую, как меня поднимают с земли чьи-то сильные руки, и прижимаюсь виском к чужому плечу.

— Пошли. До замка осталось три дня пути.

Щеки коснулось что-то мягкое и пушистое. Пых? И под мерное покачивание я провалилась в сон.

Позже я узнала, что меня ужалила местная зверюшка, названия которой в этом мире никто так и не удосужился придумать. Черная, мелкая, она обладала очень длинным языком. Перед нападением она забиралась на дерево и поджидала свою жертву. Могла так сидеть очень долго. Без шуток. Но если что-то шевельнется вблизи, ее язык очень быстро и метко попадал прямо в спинной мозг. Небольшая тонкая игла на конце языка выпускала яд, и жертва, так и не успев почувствовать боли, тут же падала парализованная и «готовая к употреблению». Но твари на этот раз не повезло. Язык отрубил один из охранников, второй же уничтожил саму тварь.

За те три дня, что мы шли к замку, силы возвращались ко мне медленно и страшно неохотно. Мышь даже заволновался, что я теперь всегда буду вот такая — вялая, отчужденная и засыпающая на ходу.

Я постоянно смотрела в одну точку. Ела, только если что-то впихивали прямо в рот, тогда я рефлекторно сглатывала. То же касалось и воды. Зато мне теперь было все равно, что вода обладает неприятным привкусом. Мне вообще было все равно, что есть или пить, — мной владело чувство полнейшей апатии ко всему происходящему.

Хотелось только одного — спать. И не просыпаться как можно дольше. Видеть красочные сны, в которых я была по-настоящему счастлива.

Кстати, в полнолуние я провела-таки ритуал с Кэртом. Точнее, мышь заставил меня его провести.

Кэрта Пых вызвал заранее, как только мои спутники организовали привал. Появившись, как всегда внезапно и ниоткуда, он сел возле меня и терпеливо ждал часа три. Я же все это время смотрела на какое-то дерево и не могла заставить себя сделать что-либо. Я знала, чего он ждет, но заставить себя двигаться у меня не получалась. Мне хотелось только одного, чтобы все оставили меня в покое, и я могла дальше спать и видеть свои прекрасные сны.

Мышь не выдержал первым. Подойдя ко мне, он долго что-то говорил и, поняв, что я его совсем не слушаю, больно укусил и пригрозил не отстать, пока не выполню то, что нужно. Тяжело вздохнув, я через силу пробубнила то, что он от меня требовал, — медленно, превозмогая владевшее мной чувство сильнейшей апатии, одновременно с этим пытаясь удержать убегающую мысль на том, что я делаю. Главное, что к концу моего вымученного монолога с руки Кэрта упал второй браслет. А он, опустив голову в знак признательности и проведя рукой по пушистой головке Пыха, снова растаял в предрассветной дымке, спеша вернуться в свой мир.

Думаю, даже ему было неприятно находиться рядом с такой вот мною…

Лежу, смотрю на василиска, нашептываю слова незамысловатой эльфийской песенки и грею спину о жар костра.

Незамысловатая песенка запоминалась легко. Эльфийский вообще-то не такой уж и простой язык. Хотя я его учила два года. И то потому, что барменом в одной из таверн, где я часто принимала заказы, был полуэльф. Он-то и научил меня этой песенке и еще паре-тройке фраз на эльфийском языке. А через пару лет мы и вовсе общались только на этом певучем, нежно-сладком наречии. Правда, он утверждал, что мое произношение режет слух, словно ногтями по грифельной доске… Но рад был и этому. Ведь все полуэльфы навеки изгнаны из Вечного леса и являются изгоями среди ушастых.

— Очнулась наконец-то…

Удивленно смотрю в васильковые глаза, чуть краснея от осознания того, что он слышал слова песни. А впрочем, вряд ли он что понял.

— Сколько времени прошло?

— Достаточно.

— Прости.

— Главное, что ты пришла в себя. Завтра днем выйдем к замку, а оттуда недалеко до башни.

— Сколько у меня осталось времени?

— Неделя, не больше. Если ты не коснешься камня, твоя голова отделится от тела.

— Конечно. — Кладу голову на скрещенные руки и задумчиво смотрю на него. — И все же ответь мне на один вопрос: почему я? Ты столько пережил, чтобы заставить выкрасть этот камень именно меня. Почему?

— А тебе не все равно? Нужна обязательно причина?

— Да нет, просто интересно. Кстати, ты ведь не расскажешь, зачем он тебе, этот камень?

— Нет.

— И как я его узнаю?

— Он серый и круглый, похож на обычный булыжник. Или гальку.

— Я поняла. Так ты скажешь, зачем он тебе?

Василиск закрыл глаза, его дыхание выровнялось. Я поняла, что разговор окончен. Пых сопел неподалеку, совершенно измученный за все то время, что я болела. Ну и хорошо. Пусть спит. А утром надо будет закончить это задание и постараться вернуться домой, в свою небольшую комнатку на чердаке. Только сейчас я поняла, что до смерти соскучилась по своей прежней жизни…

Меня подняли еще засветло и нагрузили огромным мешком на лямках, который до этого нес один из наших охранников. И теперь я иду быстрым шагом по лесу, едва переводя дух и мечтая добить того, кто стонет на носилках.

— И как он только умудрился? — поражался мышь, сидя у меня на плече. — Это даже малому ребенку понятно: не трогать то, чего не знаешь! Вот почему он не увернулся от этой веточки? Мог бы пригнуться, в конце-то концов.

— А зачем ты ее отогнул? — огрызнулась я. — Он, в отличие от тебя, не имеет к местной флоре иммунитета.

— Ну знаешь ли, не могу же я видеть в каждой веточке угрозу нашей могучей охране.

— Ты его по лицу этой веткой долбанул — вот ты и тащи тогда эту тяжесть.