Майк Кэри - Мой знакомый призрак

Обычно я ношу пальто в стиле русских белогвардейцев — такие иногда называют шинелью — с потайными карманами для вистла, [1] Вистл (тинвистл) — кельтский музыкальный инструмент, диатоническая флейта. — Здесь и далее примеч. Пер. блокнота, клинка и потира. Однако сегодня я предпочел зеленый смокинг с фальшивым увядающим цветком в петлице, лаковые розовые туфли и накладные усы в стиле Граучо Маркса. Из восточного Банхилл-филдс я поехал на противоположный конец Лондона — оплота моей силы, хотя особой силы не ощущал: трудно сохранять бодрость духа, когда выглядишь, как фисташковый десерт.

За последние годы экономическая география Лондона сильно изменилась, но Хэмпстед был и остается Хэмпстедом. И в холодный ноябрьский вечер, с видом французской вязальщицы, [2] Вязальщицы — женщины из народа, вязавшие на заседаниях Конвента или Революционного трибунала во времена Французской революции XVIII века. огорченной тем, что из-за плохой погоды отменили смертную казнь, я направлялся именно в Хэмпстед.

Точнее, в дом номер семнадцать по Гроувенор-террас, скромный маленький шедевр раннего викторианства, спроектированный сэром Чарльзом Бэрри [3] Чарльз Бэрри — английский архитектор, представитель неоклассики и неоготики. Главные постройки в Лондоне — Королевский хирургический колледж (1835), Казначейство (1846–1847) и Пентонвильская тюрьма (1840). Однако самой знаменитой его работой является ансамбль парламента, созданный им вместе с О. Пьюджином. за ленчем, когда он восстанавливал силы после работы над клубом «Реформ». Хорошо известно: в погоне за дополнительным заработком великий архитектор не гнушался халтурой и использовал материалы со всех ведущихся в тот момент строек. Побочные дети его архитектурного гения разбросаны повсюду от Лэдброк-гроув до Хайгейта и неизменно вызывают тревожное ощущение дежа-вю, совсем как нос соседа у вашего первенца.

Чтобы не смущать хозяев, я оставил машину на почтительном отдалении от парадной двери и кое-как преодолел последние сто метров, сгибаясь под тяжестью чемоданов с эксклюзивным реквизитом.

Дверной звонок не звонил, а скорее жужжал, будто сверло, прорезающее неподатливую зубную эмаль. Дожидаясь, пока откроют, я заметил оберег — рябиновую ветку, прибитую справа от крыльца. Красная, белая и черная нитки привязаны к ней в нужном порядке, тем не менее ветка сухая, так что район, судя по всему, тихий.

Открыл мужчина — очевидно, Джеймс Додсон, отец именинника. Я невзлюбил его сразу, не откладывая дело в долгий ящик. Мистер Додсон — воплощение солидности: нетяжелый, а крепко сбитый, серые глаза как шариковые подшипники, в дополнение к благородной серой гамме — седеющие волосы. Ему за сорок, но, похоже, сил и энергии не меньше, чем лет двадцать назад. Этот мужчина явно признает важность сбалансированной диеты, физических упражнений и непоколебимого морального превосходства. По словам Пен, он коп, без пяти минут начальник полиции, работает на Агар-стрит в качестве одного из кураторов недавно созданного Департамента по борьбе с организованной преступностью. По внешности он вполне сошел бы и за священника — большинство священников становятся влиятельными людьми задолго до того, как им стукнет сорок — вот одна из привилегий их высокого призвания.

— Значит, вы шоумен… — процедил Додсон тоном, каким обычно говорят: «Ты, полный подонок, к моей собаке приставал». Я с трудом удерживал по два чемодана в каждой руке, а он даже не пошевелился, чтобы мне помочь.

— Феликс Кастор, — представился я, сделав не по-шоуменски непроницаемое лицо. — Разгоняю тоску и меланхолию.

Неопределенно кивнув, Додсон раскрыл дверь пошире и впустил меня.

— Гостиная там. Детей будет больше, чем я сначала говорил. Надеюсь, проблем не возникнет?

— Чем больше, тем веселее, — бросил я и, войдя в обозначенную комнату, окинул ее якобы профессиональным взглядом. На самом деле гостиная как гостиная, ничего особенного. — Отлично! То, что нужно!

— Мы собирались отослать Себастьяна к отцу, но у того болвана какая-то служебная запарка, — пояснил стоящий за спиной Додсон. — Так что еще плюс один ребенок и несколько друзей…

— Себастьян? — переспросил я. Подобные вопросы я задаю машинально, даже когда не жду ответа. Наверное, виновата работа. То есть бывшая работа… Работа, которой я порой занимаюсь. Которой лучше не заниматься…

— Сводный брат Питера. Сын Барбары от предыдущего брака. Они с моим Питером прекрасно ладят.

— Да, конечно, — торжественно кивнул я, будто всегда удостоверялся в крепости семейных уз, прежде чем перейти к фокусам и дешевым шуткам. Имениннику, то есть Питеру, исполнилось четырнадцать. Пожалуй, многовато для клоунов, фокусов и тортов с мороженым, но мне-то что? Возмущаются лишь те, кто умеет только розовые ленточки из банки с фасолью вытаскивать.

— Ладно, готовьтесь, не буду мешать, — с сомнением в голосе проговорил Додсон. — Пожалуйста, не передвигайте мебель, предварительно не посоветовавшись со мной или Барбарой. Захотите поставить на паркет что-нибудь острое, обязательно возьмите у нас войлочные подкладки.

— Договорились! К слову, будете пить пиво — непременно угостите меня. Но под словом «пиво» я подразумеваю именно пиво, а не производные в виде лагера.

Последняя фраза застала хозяина в дверях и не произвела ни малейшего впечатления. Да, похоже, от него реальнее получить французский поцелуй, чем выпивку.

Итак, я приступил к распаковке реквизита, затруднившейся тем, что последние десять лет чемоданы безвылазно простояли в гараже Пен. Среди фокусных принадлежностей попадалось немало вещей, буквально вынуждавших делать паузы. Швейцарский перочинный нож (когда-то он принадлежал моему старому другу Рафи), главное лезвие которого сломалось; самодельный фетиш из сушеной лягушки и трех ржавых гвоздей; сетка для волос, украшенная перьями, потертая, но cute хранящая слабый запах духов; и фотоаппарат.

О черт, фотоаппарат…

Вертя его в руках, я тут же погрузился в ностальгические грезы. «Брауни отографик» третьей модели в сложенном виде напоминал коробку для школьного завтрака. Однако, подняв защелки, я тут же увидел: красные кожаные мехи на месте, видоискатель с матовым стеклом цел, а металлические пластинки диафрагмы прекрасно открываются и закрываются — чудо из чудес! «Брауни» я нашел на блошином рынке в Мюнхене, когда автостопом путешествовал по Европе, и заплатил около фунта. Примерно столько и просили за столетний фотоаппарат, так как в линзе имелась продольная трещина. Меня это не волновало, по крайней мере с учетом того, что в то время казалось главным, и покупку я счел выгодной.