Виллард Корд - Инкуб

«Дикий Койот», как всегда, приютил тех, кто заполняет рюмкой жизнь, украшая коктейли иглами и таблетками, продавая тело за щепотку дурмана, получая в дары болезни и продажную любовь. Находясь меж реальности швов, он не привык видеть у себя жеманных отступников порока, да и боялись они приближаться на расстояние его одинокого воя, опасаясь дикого нрава израненных душ.

«Дикий Койот» принимал тех, кого бросили все. И будь то спившийся поэт, погубивший талант ради чувственной связи, или наёмный убийца, сошедший с ума от кошмаров клубящейся крови – всем найдется место под мутной луною в этом тоскующем аду преющих, стареющих розариев гроз.

«Дикий Койот» не заводил друзей. И хоть многие знали друг друга внутри его стен, днём всё было иначе – в мире реальном, от которого каждый бежал, терялся в лабиринтах отражённых страстей. Их собственных, или придуманных кем-то... И если бы спившийся поэт увидел того самого наёмного убийцу в переходе метро, то не пожал бы руки, не попытался бы привлечь его внимание, нет – не последовало бы даже и взгляда. Словно и не было никого…

Так, не видя друг друга, днём они продолжают свой бег, а ночью вместе, смеясь и страдая, предаются чумному веселью… в Городе терпких фасадов и плачущих рам, где так легко, словно дым, раствориться в осколках безвременья.

_________

_________

Так и в ту ночь они сидели вместе в темном углу, окутанные парами марихуаны, время от времени заговаривая друг с другом, слово за словом наполняя стаканы чёрным ромом самой крепкой кубинской выдержки, с растворенным в нём опием.

- А ведь сегодня у меня дело… – вдруг пробурчал наемный убийца после очередного периода затишья.

Поэт строго посмотрел мимо собеседника, и пробормотал:

- Если бы там было окно, я бы сочинил ему оду…

- Посреди ночи, как раз тогда, когда я курю и пью, мне назначают дело, чёрт возьми! – стоял на своем убийца, но его крики никого не волновали.

- Но раз уж там только стена, то мне остаётся писать оду стене... хотя, вряд ли я напишу лучше… Ты знаешь Стену? – поэт, наконец, поймал взглядом компаньона, тот смотрел на стакан, и в глазах его плескался ром, поглощавший в своем омуте даже неясные блики свечей, создававших в баре интимный полусвет, вполне соответствовавший публике и обстановке – Розовый Ллойд [1] Поэт вспоминает творение группы Pink Floyd – The Wall, вольно трактуя перевод названия группы и общий смысл альбома-киноленты. её написал. Чёрт, до чего талантливый был, сукин сын! Нам не нужно ни хрена! Нам в стене нужна дыра! Лучше не придумаешь… Если представить, что стена – это все барьеры, которые мы встречаем по жизни, то итогом их преодоления является дыра – и к этому нужно стремиться!

- Дыра? – наёмник поднял голову, услышав знакомое слово.

- Да, исходом должна быть дыра!

- Фатальный, кровавый исход… Всё сводится к одному. Дыра во лбу, дыра в животе, дыра в груди… Повсюду эти дыры! И эта густая, мерзкая, липкая дрянь из них хлещет! – с этими словами наёмник допил остатки рома и тут же налил ещё, снова окунувшись в свою маниакальную фобию.

- Грудь… Слышал я тут одну историю, что где-то в городе есть человек, хоть и не человек он вроде, который может по необходимости вынимать из себя какие-то органы и хранить их в спиртовом растворе. Не знаю, может его уже затащили в лабораторию, или сам умер, но слышал о нём я давно. Так вот, было дело…

Тут женский крик – страдание старого фильма – раздался из кармана куртки наемного убийцы. Тот вздрогнул, секунду соображая, откуда исходит звук, и, нащупав в кармане куртки мобильник, выключил сигнал оповещения. Уже в следующий миг лицо наёмника помрачнело, ожесточилось, и, не прощаясь, уверенным шагом он направился к двери из бара, к двери в стене восприятия [2] Автор проводит параллель между состоянием, в которое люди погружаются в баре «Дикий Койот», с ощущениями от принятия мескалина – природного наркотика, получаемого индейцами Южной Америки из кактуса пейот – в результате которых человек получает возможность увидеть мир иначе (возможно, по-настоящему), пройти сквозь дверь в стене-барьере в мир истинного восприятия окружения. , встречая трезвеющим взглядом безумную ночь.

- Так вот, было дело… ¬– не заметив ухода компаньона, поэт продолжал свой рассказ – Попал этот субъект в автокатастрофу. Не знаю, уж кто там был виноват, но суть в другом. Его машине снесло верх, а сам он вылетел через лобовое стекло, и выворачивавший с перекрёстка автомобиль, не успев затормозить, его ещё вдобавок переехал. Улица как раз зашевелилась, народ начал стекаться посмотреть на аварию, а этот герой кое-как отскрёб себя от асфальта и на глазах всех и изумленного водителя, что его переехал, набросился на него. Причем всё произошло так мгновенно, что никто не успел вмешаться. Когда подъехали врачи, горе-водителя уже нельзя было спасти. Тот, кого сбили, каким-то образом, словно голыми руками, вырвал у него сердце и исчез! Иначе не назовёшь, ведь никто не видел, куда он делся. А ещё, говорят, обескровил вдобавок... Чертовщина какая-то! Слышал я, что неподалеку от нашего района появилась какая-то нечисть, но чтобы такое… и наяву… Это он наверняка сердце-то стащил, чтобы своё заменить: видать на грани был – какой-нибудь старый упырь… Ну и кровь – понятное дело. Без крови и жизни нет, она ж у нас по всему телу туда-сюда марширует. Полицейские всех допрашивали, так никто ничего толком объяснить и не мог. Мне как раз это один знакомый рассказал. Он в то время в магазин за хлебом ходил, всё сам и увидел. Но ведь эка невидаль! После такого подняться и ещё справиться со здоровым мужиком, голыми руками грудь ему разодрать! Нет, явно в городе завелись какие-то нелюди… [3] Абзац в целом не соответствует общему стилю романа. Поэт пересказывает историю со слов знакомого – обычного обывателя, повстречавшегося лицом к лицу с невероятной и немного абсурдной ситуацией, которую он привык видеть разве что только на страницах романа Булгакова «Мастер и Маргарита» (или даже скорее в его популярных экранизациях).

Поэт на мгновение остановился, задумавшись о чем-то. Он был настолько погружен в себя и размышления, что не заметил, как его уже давно с интересом слушал некто, занявший место ушедшего на ночной дозор наёмника. Тёмная фигура сидела неподвижно, почти бездыханно, прислушиваясь к ритму сердца поэта, наблюдая за каждой морщинкой, изгибами губ, рождавшимися на его лице вместе с чувствами, которыми он насыщал свои реплики, лишенные (казалось бы) всякого здравого смысла и логики. С минуту тишина ещё гнездилась между ними, но пламя свечей всколыхнуло блеск глаз незнакомца, и, словно взмахнув пером, он начертал губами рифму: