Оливер Боуден - Тайный крестовый поход

Настолько прекрасное и ужасное, что Альтаир даже не услышал крика Марии.

И он не увидел, как она вырвалась из рук Аббаса и бросилась с помоста к нему.

В этот момент Свами вытащил из ножен свой кинжал и с яростью принялся резать себе лицо и тело. Мария наконец подбежала к ним, отчаянно пытаясь остановить Альтаира.

Альтаир на мгновение осознал, что происходит, но уже не мог ничего сделать. Он увидел, как сверкнул на солнце кинжал Свами, как хлынула из открытого горла Марии кровь. Раскинув руки, она упала на помост. Женщина судорожно вздохнула, вокруг неё стремительно растекалось кровавое пятно. Её плечи тяжело вздымались и опускались, она хватала ртом воздух. Одна её рука дернулась, стукнув о деревянный помост.

В этот момент Свами очнулся, клинок выпал у него из рук. Яблоко ещё раз ярко сверкнуло и погасло. Альтаир упал на колени рядом с Марией и поднял её за плечи, прижимая к себе.

Она посмотрела на него, веки её трепетали.

– Будь сильным, – прошептала она и умерла.

Во дворе повисла мертвая тишина, которую прерывал лишь плач сломленного Альтаира, прижимавшего к себе жену.

Он услышал, как Аббас приказал:

– Солдаты, взять его!

Альтаир встал. Сквозь слезы он видел, как к помосту бросились асассины. На лицах их был страх. Рука Альтаира всё ещё сжимала Яблоко, и люди были в замешательстве. Кое-кто обнажил меч, хотя они прекрасно понимали, что сталь бесполезна против Яблока, но это было лучше, чем трусливое бегство. Альтаир ощутил сильное непреодолимое желание с помощью Яблока уничтожить всё, что он видит. И себя. Мария, бывшая светом всей его жизни, умерла у него на руках! В одно мгновение, из-за вспышки ярости, он уничтожил самое дорогое, что у него было.

Асассины замерли. «Воспользуется ли он Яблоком?» – прочитал в их глазах Альтаир.

– Убить его! – взвизгнул Аббас, и асассины осторожно двинулись вперед.

Казалось, они так и не решили – нападать на него или нет, поэтому Альтаир бросился бежать.

– Лучники! – завопил Аббас, и те схватились за оружие. Альтаир выбежал со двора. Стрелы градом обрушились на него, одна царапнула ногу. Слева и справа к нему кинулись асассины, на ходу обнажая мечи. Возможно, они поняли, что Альтаир больше не собирается применять Яблоко, поэтому бросились в погоню. Альтаир добежал до арки и увидел, что её преграждает решетка. Он повернулся и бросился в обратную сторону, натолкнувшись на двух преследовавших его асассинов. Один взмахнул клинком, попав Альтаиру по руке. Он вскрикнул он боли, но не остановился, зная, что они его убьют. Но асассины удивили его: они были слишком напуганы, чтобы напасть на него – или просто не захотели нападать.

Он снова повернул в сторону, бросившись к оборонительной башне. Там он увидел лучников, целившихся в него. Это были лучшие лучники, потому что их учили лучшие. Они никогда не промахивались, и у них хватало времени прицелиться и выстрелить.

Он знал, когда они выстрелят. Он знал, что им требовалось мгновение, чтобы найти свою цель, еще одно, чтобы восстановить дыхание и…

Выстрелить.

Он прыгнул и откатился в сторону. Стрелы попали туда, где он только что был, все, кроме одной. Один из лучников сумел предугадать движение цели, и стрела оцарапала Альтаиру щеку. По его лицу потекла кровь, он бросился к лестнице, вскарабкался вверх и столкнулся с лучником, который растерялся настолько, что даже не успел вытащить меч. Альтаир схватил его и швырнул вниз. Лучник будет жить.

Альтаир взобрался по второй лестнице. Было больно, он потерял много крови, но, наконец, он оказался на вершине башни, с которой давным-давно, впервые нарушив Кредо, прыгал вниз. Хромая, он подошел к краю платформы, а когда наверх забрались преследователи, раскинул руки.

И упал вниз.

10 августа 1257 года

Альтаир хочет, чтобы мы не только распространили сведения об асассинах, но и создали в Европе Орден.

Мне стыдно за то, что я так долго разрабатывал этот план, но теперь, когда он наконец-то готов, всё кажется простым и ясным: он доверяет нам (и, кажется, конкретно мне) дух Братства. Передает нам «факел».

До нас дошли слухи, что воинственные монголы приближаются к деревне. Альтаир считает, что мы должны уехать до того, как начнется бой. Маффео, конечно, кажется, весьма доволен, что станет свидетелем подобных событий, и я чувствую, что он предпочел бы остаться. Его бывшая страсть к странствиям исчезла без следа. Похоже, мы поменялись местами, потому что сейчас я хочу уехать как можно быстрее. Либо я более труслив, чем Маффео, либо лучше представляю себе ужасы военного времени, поскольку полностью согласен с Альтаиром. Осажденный Масиаф – для нас не место. По правде говоря, я готов уехать, независимо от того, нападут на город мародерствующие армии монголов или нет. В эти жаркие ночи я далеко от дома. Далеко от моей семьи: от жены и сына Марко. Через несколько месяцев ему исполнится три года, и мне больно осознавать, что меня так долго не было рядом с ним. Я не видел его первых шагов, не слышал первого слова.

В общем, я думаю, наше время здесь, в Масиафе, подошло к концу. Кроме того, Мастер сказал, что хочет нас видеть. Он сообщил, что хочет что-то дать нам на церемонии, которую он проведет вместе с другими асассинами. Он сказал, что это «что-то» не должно попасть в руки врага: монголов или тамплиеров. Теперь я понимаю, к чему именно вели его рассказы, и подозреваю, что это, возможно, нечто очень ценное. Увидим.

В то же время Маффео хочет услышать окончание истории, которую я ему рассказывал, особенно теперь, когда она так близка к завершению. Мой брат только поморщился, когда я сказал ему, что собираюсь перескочить во времени, с того момента, когда Альтаир, опозоренный и сломленный духом, спрыгнул с крепостной стены цитадели, на двадцать лет вперед в совершенно другое место – в пустыню, в двух днях пути от Масиафа…

…на бесконечную песчаную равнину, которая была абсолютно пустой, не считая всадника. К седлу его коня был привязан повод другой лошади, нагруженной кувшинами и свертками.

Со стороны всадник походил на торговца, везущего товары на продажу, и им же и был на самом деле – вспотевшим, уставшим, дородным купцом, которого звали Мухлис.

Когда Мухлис увидел вдалеке колодец, то решил прилечь и отдохнуть. Он собирался ехать до самого дома без остановок, но выбора не было – он слишком устал. Уже не один раз за время пути он, убаюканный мерным движением лошади, задремывал, опустив голову на грудь, веки его медленно опускались. С каждым разом было всё труднее отгонять сон, и каждый раз, когда сон начинал одолевать Мухлиса, его сердце и разум начинали спорить между собой. В горле у купца пересохло, одежды тяжело висели на нем, все тело гудело от усталости. Мысль о том, чтобы смочить губы водой и прилечь, натянув на себя тавб, [Тавб – традиционная мужская долгополая рубаха с длинными рукавами у арабов.] хотя бы на пару часов (вполне достаточно, чтобы восстановить силы и продолжить путь домой в Масиаф) – была практически невыносимой.