Оливер Боуден - Тайный крестовый поход

Двое асассинов стояли у фонтана лицом к лицу; Альтаир чувствовал, как земля медленно уходит у него из-под ног. Он внезапно ощутил слабость.

– Как тебя зовут? – спросил он и не узнал собственного голоса.

– У меня два имени, – ответил парень. – То, под которым меня знают в Ордене, – Тазим. Другое имя дала мне мать в честь моего отца, убитого по приказу Аббаса, когда я был ребенком. Его звали…

– Малик, – Альтаир с трудом перевел дыхание и шагнул вперед. Когда он обнял парня за плечи, в глазах у старого асассина стояли слезы. – Мальчик мой! – воскликнул он. – Я должен был догадаться! У тебя глаза отца, – он рассмеялся. – Не уверен, досталась ли тебе хоть часть его мастерства, но его дух – точно. Я и не знал… Не знал, что у него был сын.

– Мою мать увезли отсюда, когда его посадили в тюрьму. Повзрослев, я вернулся, чтобы вступить в Орден.

– Чтобы отомстить?

– Возможно когда-нибудь. Я хотел как-то почтить его память. И теперь, когда ты вернулся, я знаю, что делать.

Альтаир обнял его за плечи, и они пошли по площади прочь от фонтана, беседуя.

– А твои боевые навыки? – спросил Альтаир у младшего Малика.

– При Аббасе такое не поощрялось, но я тренировался. Хотя за последние двадцать лет знания асассинов почти не продвинулись.

Альтаир усмехнулся.

– Может в Масиафе и не продвинулись. Но здесь… – он легонько постучал себя по голове. – Здесь их развитие шло в десять раз быстрее. Мне столько хочется показать Ордену! Планы. Стратегии. Чертежи нового оружия. Сейчас деревенский кузнец кует его для меня.

Жители деревни почтительно расступались перед ними. Они все знали Альтаира, и здесь, у подножья крепости, он снова был Мастером.

– Так ты говоришь, в замке есть люди, по-прежнему преданные мне? – спросил он.

– Многие ненавидят Аббаса, и им противна сама необходимость ему служить. А после того, как я сообщу о том, что видел в деревне, их станет ещё больше. Вести о возвращении великого Альтаира распространяются медленно, но верно.

– Хорошо, – кивнул Альтаир. – Они могут собраться в деревне и вместе со мной отправиться к замку?

Младший Малик остановился и, прищурившись, посмотрел на Альтаира, словно хотел убедиться, что старик не шутит. Потом парень ухмыльнулся.

– Вы хотите пойти туда. Действительно хотите пойти… Когда?

– Скоро разбойник Фахад пришлет в деревню своих людей, – решил Альтаир. – Нам нужно всё сделать, прежде чем это случится.

На рассвете следующего дня Мухлис, Алия и Нада обошли всю деревню, рассказывая всем, что Мастер решил подняться к крепости. Люди собирались на площади группами, занимали места на низких стенах. Вскоре подошел и Альтаир. На нем были белые одежды и красный пояс. Если бы кто-то посмотрел внимательно, то увидел бы на его запястье браслет с механизмом. Асассин вышел в центр площади, Мухлис ожидающе замер за его плечом, словно доверенный командир.

«Что бы сейчас мне сказала Мария?» – подумал Альтаир. Старый асассин немедленно доверился младшему Малику, так сильно, что если тот решит предать, Альтаира ждет неминуемая гибель, а его планы представят Ордену, как глупые стариковские фантазии. Он подумал о тех, кому доверял когда-то, и кто его предал. Что бы посоветовала бы ему Мария? Она бы сказала, что глупо беспрекословно доверять кому-либо, основываясь лишь на собственных чувствах? Или она, как и раньше, сказала бы: «Доверься своим инстинктам, Альтаир. Аль Муалим научил тебя быть мудрым, а его предательство сделало тебя более зрелым».

«Теперь я намного мудрее, любимая», – подумал он, обращаясь к жене, той, чей образ до сих пор хранил в памяти.

Он знал, что Мария бы одобрила то, что он долгие годы изучал Яблоко, узнавая у него всё новые и новые вещи. Но ей бы не понравилось, что он винит себя в её смерти. Что он до сих пор винит себя за то, что позволил гневу взять верх. Нет, ей бы это совсем не понравилось. Чтобы она сказала? У неё было английское выражение: «Владей собой».

Он едва не рассмеялся от этой мысли. Владей собой. Теперь он, конечно, владеет собой, но ему потребовались годы на то, чтобы научиться этому: годы ненависти к Яблоку. Он ненавидел не только его, но даже свои мысли об ужасной силе, скрытой в безобидно выглядевшем артефакте под нестареющей изящной мозаикой его скорлупы. Он часами смотрел на Яблоко, размышляя, и вновь и вновь переживал боль, которую принес ему артефакт.

Отчаявшись и не выдержав груза вины, который Альтаир взвалил на себя, сперва ушла жена Сефа и её дочери. До него дошли слухи, что они поселились в Александрии. Год спустя Дарим тоже уехал, не выдержав раскаяния отца и его одержимости Яблоком. Дарим отправился в Англию и Францию предупредить правителей о подходе монголов. Когда Альтаир остался один, чувство вины усилилось. Долгие ночи он проводил, глядя на Яблоко, словно они оба были противниками в незримом бою. Будто стоит ему уснуть или просто отвести глаза, и оно набросится на него.

И, наконец, он вспомнил ту ночь в саду Масиафа, когда его наставник Аль Муалим умирал на мраморной террасе под шум водопада. Он вспомнил, как в первый раз взял в руки Яблоко и ощутил не зло исходящее от него, а добро. Видения, которые оно ему показало. Странные картины из жизни иных народов, существующих в ином времени и пространстве где-то за пределами его знаний. В ту ночь в саду Альтаир инстинктивно понял, что Яблоко не несет в себе зла. Но с тех пор только зло оно и вершило. Но в нем были скрыты и величайшие знания. Их нужно было отыскать и извлечь из артефакта, и для этого и нужен был проводник – Альтаир, который некогда почувствовал его силу на себе.

Тогда его поглотило горе из-за предательства Аль Муалима. После – горе из-за потери семьи. Возможно, прежде чем дать что-то, Яблоко должно было что-то отнять.

Как бы то ни было, Альтаир приступил к исследованиям, заполняя записями дневник за дневником, страницу за страницей: философия, идеологии, чертежи, рисунки, схемы, воспоминания. Он лихорадочно писал пером, пока не догорали свечи, и останавливался, лишь чтобы справить нужду. Днями напролет он писал, а потом на несколько суток уезжал из Аламута, собирая ингредиенты и материалы, указанные Яблоком. Однажды Яблоко указало ему путь к другим артефактам, которые он надежно спрятал, никому не рассказав о том, что это было, и где оно теперь скрыто.

Альтаир продолжал носить траур. Он всё ещё винил себя в смерти Марии, хоть и извлек из случившегося урок. Теперь его переполнял иной вид горя: стремление к Сефу и Марии. Казалось, боль никогда не оставит его, а однажды она стала нестерпимой, словно от удара клинком, оставляющим на сердце тысячи порезов. А потом её место заняла тошнотворная пустота, словно у него в груди пыталась расправить крылья раненая птица.