Алексей Пехов - Золотые костры

— Я… я был взволнован… — Он с опаской оглянулся на дверь. — Просто взволнован.

Тщедушный монах облизал губы, наклонился ко мне и шепнул дрожащим голосом:

— Несколько лет… я молюсь о милости. Ведь его прислал Господь. В наказание за наши грехи. Мы виноваты…

Он не закончил, быстро отступил назад, опустив голову, а дверь распахнулась, и в комнату вошли несколько монахов. Один принес шерстяные одеяла, другой начал растапливать камин, остальные быстро накрыли ужин, ставя на стол тарелки и кувшины.

Брат Инчик больше не разговаривал со мной, бросился помогать сутулому товарищу возле камина, а затем вышел вместе со всеми, взглянув на меня со страхом и мольбою.

— Ты понимаешь, что происходит, Людвиг? — Проповедник хмурился.

— Нет, кроме того, что он напуган. — Я смотрел на закрывшуюся дверь.

— А другие не так уж и дрожат от страха.

— Или же просто лучше это скрывают. — Я сел за стол, тогда как Проповедник плюхнулся на мою кровать, закинул руки за голову и счастливо вздохнул:

— Спустя долгие дни пути наконец-то приличное ложе! Только твоей ведьмы тут не хватает.

— В последнее время ты что-то часто вспоминаешь Гертруду.

— Еще бы ее не вспомнить! — фыркнул он. — Стоит тебе начать совершать рискованные глупости, как мне сразу же на ум приходит твоя беловолосая подружка. Она взяла с меня слово, что я позабочусь о тебе и остановлю, если ты будешь лезть в безумные предприятия. Но, как видишь, у меня не слишком хорошо это получается.

— Я чересчур голоден, чтобы почувствовать свою вину, — сказал я и занялся ужином.

«Скромный» монашеский ужин состоял из ржаного хлеба с тыквенными семенами и изюмом, гречневой каши с ливерной колбасой, пареной моркови, свеклы и капусты, зажаренной половинки курицы, вареного картофеля с укропом, миски творога и четырех кувшинов — с молоком, медовым напитком, травяным напитком и вином.

— Кормят здесь на убой. — Проповедник приподнялся на локте, изучив угощение. — Наверное, у них есть причины так расщедриться.

— Скоро узнаем. — Я налил себе молока.

Пугало село напротив, равнодушно оглядывая еду. Людская пища никогда его не привлекала. Оно предпочитало кровь.

— Людвиг, тебе не кажется, что каликвецы несколько трусоваты для тех, кто борется с адскими порождениями? Ну если сравнивать брата Инчика с братом Курвусом, да будет он в Небесном Царстве.

Я отрезал хлеба, затем положил в тарелку каши и только после этого сказал:

— Не знаю, как сейчас, но несколько лет назад здесь жили пятьсот человек. Их намного меньше, чем в Дорч-ган-Тойне, который находится в пустошах Ньюгорта. Этот монастырь у Горрграта в основном знаменит своей библиотекой, второй по количеству редких книг после библиотеки Риапано. И из пяти сотен монахов где-то двести занимаются исключительно книгами. Переписывают, переплетают, составляют каталоги и читают те мрачные секреты, что скрыты на страницах древних фолиантов.

— А много ли тут секретов? — оживился Проповедник, обожающий всякие тайны.

— Помнишь ту книгу в белой обложке, что была у велефа?

— Прекрасно помню, как ты ее сжег.

— Говорят, раньше здесь таких было несколько. А есть книги, о которых не говорят, потому что даже не догадываются, что скрывается в монастырской библиотеке. Так вот. Двести монахов, а может, и больше, занимаются фолиантами, остальные — служители. Церковь, хор, уход за животными, пекарня, кузня, оранжереи и теплицы, ремонт зданий и водостоков, уборка. Они не сражаются с демонами, не снимают порчу, не нейтрализуют колдунов и не запечатывают адские врата. В большинстве своем они такие же люди, как ты и я.

Проповедник закудахтал, махнув рукой:

— Я не человек, а мечущаяся со скуки светлая душа. Да и ты, страж, совсем не обычный уборщик или садовник. А как же боевые монахи? Воины Церкви?

— Их и в прежние-то времена было немного. Магия — редкий дар. Он есть не у всех монахов. Думаю, таких в монастыре сейчас человек пятнадцать.

— Пятнадцать?! — Проповедник аж подпрыгнул на кровати. — Всего?!

— А что ты хотел? Все как и у нас в Братстве. Десяток, ну, может, два, опытных учителей и ученики, которые еще не достойны носить алую веревку. Их я не считаю. Все остальные в служении. Кто-то в Риапано, кто-то в разных странах. Выезжают по заданию инквизиции, сражаются с чертовщиной. Или ты думал, они просиживают задницы в монастыре?

— То есть никакой магии и чудес я не увижу?

— Ты — увидишь. Если найдешь, где учителя занимаются с учениками. А вот меня туда точно не пропустят.

Я начал ужинать, Проповедник тихонько начал напевать «Adeste fideles», [3] «Придите, верные» — католический гимн. а Пугало выставлять на стол свои трофеи — свечи. Я не слишком понимал, зачем они ему, но спрашивать не спешил, зная, что рано или поздно оно само все покажет.

— Людвиг, ты не хочешь ему что-нибудь сказать? — Старый пеликан прервал песню на половине.

— В смысле? — Я обгладывал куриное крыло и желал сказать лишь одно — чтобы Проповедник от меня отстал на какое-то время.

— Чтобы он перестал красть у Божьих людей.

— Читать мораль Пугалу из-за каких-то свечек? По мне, так пусть оно их хоть все украдет, лишь бы людей не трогало.

Мой ответ так понравился Пугалу, что оно протянуло мне свою костяную поделку. Это оказалось кольцо. Работа была очень изящной. Тончайшая резьба по ободку, мелкая сеточка, на которой изображены звезды и цветы. Казалось, стоит чуть нажать, и оно сломается у меня под пальцами, а быть может, растает. Словно это не кость ругару, а океанская пена, туманная дымка, нечто воздушное, невесомое и бесконечно прекрасное.

— Очень красивое. — Я уже знал, что одушевленный никогда не создает предметы без причины. — Мне оставить его у себя?

Последовал утвердительный кивок. Я пожал плечами и убрал подарок в поясную сумку.

— По его виду понятно, что оно задумало какую-то каверзу. Я бы и близко не подошел к такому подарку. Помнишь, что оно тогда смастерило из тыквы? А птичка из страницы Библии? Выбрось, пока не приключилось ничего худого.

Но я не стал его слушать, и Проповедник, поняв, что ничего не добьется, вновь запел, на этот раз громче прежнего. Я неторопливо закончил с ужином, поглядывая на Монте-Розу, вершина которой больше не тускнела в лучах заходящего солнца, а начала наливаться кроваво-красным светом.

За мной не спешили приходить. Я подбросил дров в камин, зажег имевшиеся в комнате свечи, не став трогать те, что принадлежали Пугалу.

Когда гора стала серо-синей, а на небе появились первые звезды, в комнату вошли двое монахов из числа тех, что накрывали на стол.

— Брат-управитель знает о твоем приходе, страж, — сказал один из них, когда второй собирал грязную посуду. — Он просит простить его за задержку, но сегодня вам поговорить не удастся. У него ночное бдение в церкви перед мощами святого Каликвия вместе с другими отмеченными дланью Господа братьями. Вы поговорите утром, сразу после терции [4] Молитва около 9 часов утра. тебя к нему проводят.